Владимир Карпов - Нехитрые праздники

неслось из комнаты. И славно пелось, без ора и горлопанства, но взвинченно, на нерве, под баян, гитару и скрипку. Удало! Видно, уж много перепели разных и добрались до этих коней, да ну понукать, будто и в самом деле вцепились в вожжи горячей тройки! Мчались куда-то, куда больше жизни надо было поспеть, и поспеют, только бы заветные не подвели, не выдали!

И плетью этой бешеной, над натянувшимися, как спины коней, голосами, взвивалась скрипка.

Не гнуться! Не согнут, не настигнут силы злые, ненастные, словно копыта выбивали в широкой Костиной груди. Домчится он туда, вперед, куда хоть убей, надо — иначе и жить зачем?! Не выдаду-у-ут!!!

— Эх, кони, кони, кони!.. — прогремел Лапин тем запрятанным голосом, который иногда в нем прорывался.

И тотчас откликнулась гитара угарным аккордом, взвыла скрипка. Сергей выложил собранные и одолженные на билет деньги. И так ребята погнали коней, без удержу, без света, в неминучий разнос погнали!..

— Давайте вашу коронку! — словно подхлестывая события, предложила звонко Олла.

Фальин и Сергей вскочили, освободили место для сцены.

начал Сергей и сам удивился: так у него от сердца вышло. Не слова он произнес, а тайную, наболевшую обиду: как же это в самом деле, почему он-то во всем, кругом он оказался виноватым?!

Вместе с пушкинским царем Борисом пытался Сережа постичь, втиснуть в голову понимание той силы, которая оклеветала, выставила перед людьми не таким, каков есть! И каялся!.. Чувствуя вне всякого понимания, что все равно виноват! Один как есть во всем и виноват!.. Он даже как-то забыл, что Фальин будет ему вторить.

Андрюша точно ухватил его интонацию, только чуть утрировал, доводил недоумение до радужного идиотизма. И когда раздалось обычное в таких случаях «ха-ха», Сережа обмер, ровно под набежавшей по грудь холодной волной.

обратился он ко всем, как к заблудшим собратьям своим, разделял участь и взывал не мириться, вместе искать избавления от этой бесплодной, изнуряющей душу маеты…

Андрюша вторил на той же проникновенной ноте, с той же доверительностью, но намекая на сексуальность:

Сереже показалось, что комнату от хохота передернуло и он из нее выпал. Даже Костя Лапин посмеивался!

вскричал Сережа яростно, с надсадной верой. Все больше понимая, что никто его не услышит! Невозможно услышать! Потому что сущность его, как пропущенный через призму луч, принимает иную окраску и направление! Сущность его только для того и служит, чтобы быть съеденной! И нет здесь никакого двуединства, а есть одно лишь насмешничанье! У него отнята сущность!

закрыв глаза, как на последнем издыхании продолжил он. Подкатывали слезы. Сжавшись, не поднимая головы, юркнул меж спиной Фальина и шкафом, устремляясь к выходу. «Тебе плохо?» — успела подняться к нему Олла. «Сейчас я», — ответил Сережа, не глянув. Вышел, прикрыл за собой тихонько дверь и, как был в тонком свитере, со всех ног рванул из общежития! «И рад бежать, да некуда… Ужасно! И рад бежать, да некуда… Ужасно!» — приговаривал он мысленно в такт дыханию недочитанные строки монолога, направляясь в сторону знакомой девятиэтажки.

Дверь открыла сама Эльвина. Он схватил ее за руку и вытянул. Полез целоваться. Она вырвалась. Держал силой, грубо. Тащил наверх, куда-то во тьму, куда за лифт уводила лестница. Лифт загудел. Она перестала сопротивляться и первая скользнула наверх. У Сережи даже захолодало в коленях. На площадке за лифтом стояла кушетка. По тому, как Эльвина в полутьме ее сразу обнаружила, села, Сергей понял, что не с ним одним она здесь бывала. Стал целовать, нащупывать какие-то пуговицы… Каждым своим нетерпеливым движением словно говоря: мне плохо, плохо, ты должна утешить меня, должна, должна…

— Тебе только это от меня и надо… — усмехнулась она слабо.

— Не только…

— А говорил — «я»… Ты такой же, как все. — Удар был точен. Она даже не подозревала, насколько точен.

— Эльвина, не будь такой, — потряс он ее. Тело казалось веревочным.

— Мне все равно… Делай, что хочешь. Если тебе только это…

— Нет, — вскочил он. Сейчас докажет, не такой, как все, не такой! — Не только. Мы с тобой поженимся.

Он почувствовал, как она подобралась.

— Через пять лет, — он хоть был на взводе, но понял, что вышло обидно для нее. А может, ему того и хотелось: чуть наказать, чтоб много о себе не думала, напомнить о дистанции. Наконец, пять-то лет она должна согласиться подождать! Сказал бы он это Люсе!..

— Лучше через восемь, — ответила она.

— Почему через восемь?

— А почему через пять?

— Выучимся.

— А через восемь денег успеем скопить.

— Я серьезно!

— И я серьезно.

— Эльвина! — опять грубо схватил он ее за плечи. Должна же понять она, как ему плохо!

— При чем здесь я, если ты не знаешь, куда деться! — вырвалось у нее. И сдержаннее, но жестко добавила: — Если ты серьезно, уйди сейчас.

Он помедлил. И пошел! Спустился на один этаж, другой… А зачем же уходить-то? Хотела ли она на самом деле, чтоб ушел?.. Остановился. Ее шагов не было слышно. Стал подниматься обратно. Дошел уже до девятого, как она стремительно сбежала навстречу, проскочила мимо и скрылась за шумно щелкнувшей дверью. Он только успел увидеть метнувшийся взгляд да цветастый подол халата.

Можно было еще раз позвонить, вызвать, попробовать все сначала. Но с хлопком двери словно что-то обрубило в его душе. Ничего в ней не осталось, кроме неистребимой жалости к себе. Такой жалости, что аж впору было зарыдать.

Сергей шел в ознобе, мелко перебирая ногами, пьяно всхлипывая. «И рад бежать, да некуда… — преследовали его строки, пронимая чувством затерянности и еще большей к себе жалости. — Ужасно!» Сворачивая, скрежетал о рельсы трамвай. Шумел залитый светом ресторан… И вдруг, до тепла в теле, как просветление, подумалось о Люсе. К ней ему надо! Зачем он и приходил к этой… К той надо! Если бы знал, где она живет, к ней сразу и пошел. Только где она живет? Он же не знает, где она живет! Хоть вой теперь… Не знает!