Владимир Карпов - Нехитрые праздники

Но отказываться от своих помыслов Сергей не умел — только дай цель! До́ смерти захотелось увидеть Люсю! Потому что ему одному… невмочь ему, такое чувство, будто руками и зубами хватается за пустоту! Не знает, перестал понимать — какой он, когда один! Потерялся! Человека нужно рядом близкого, пусть все будут против, но чтоб хоть один — понимал, любил, сострадал! Хоть бы одному ты был необходим — как воздух, как жизнь!

Сергей мысленно прикинул: адрес Люси может быть у той женщины-инвалидки, к которой ходили вместе на днях… Но где живет эта женщина, Сергей уже помнил смутно — шел тогда, не присматривался, другим был занят. Да и вряд ли у нее адрес… На Архангельскую, 13 надо срочно! В тот особняк с запущенным приусадебным участком, куда привела его Люся год назад, в котором: обитают люди, сумевшие отстраниться от вечной тряски за существование, сохранить, как думалось теперь, души от перетирания общественной жизнью! Причем, не выставляют этого своего отстранения, не противопоставляют себя большинству — пусть каждый развивается как хочет! Всеприемлемость! Даже огород не засаживают, чтоб земля на участке могла родить то, что ей хочется. Пусть Мастер и назвал их инертными, — Сергей как-то уговорил его сходить вместе в этот дом, — с такими, мол, небезынтересно пообщаться, но погрузиться в их жизнь — то же самое, что начать курить гашиш. Ничто так не затягивает, как безделье! Собственно, после его слов Сергей и перестал бывать на Архангельской, хотя и вспоминал часто, тянуло.

Теперь же захотелось побывать в этом доме не меньше, чем увидеть Люсю. Пусть отчасти Мастер и прав: Сергей при всем желании в глубине души никак не мог смириться с заросшим крапивой и полынью огородом, руки так и чесались вскопать. Но это, наконец, никому не мешает, люди живут, радуя себя и друг друга. Друг для друга и живут! А Мастер вот уехал — и дела ему до него, Сергея, никакого. Он ведь писал, получил открытку в ответ, мол, учитесь, при первой возможности постараюсь помочь… Чему помочь?..

Поймут, примут, никакой платы с его души не потребовав! Отправился на такси, дотрачивая остатки занятых на билет домой денег. По дороге подсел попутчик, невысокий, упитанный дядька. Стал ухать тяжелым смехом и произносить, любуясь, одну и ту же фразу:

— Было бы здоровье, остальное купим!

У Сергея все там, внутри него, зудело, так и хотелось заткнуть эту, как ему виделось, самодовольнейшую глотку! Но терпел. Долго терпел. Потом все-таки выговорил с заднего сиденья как можно сдержаннее:

— А что для вас вот это остальное, что вы можете купить?

— Что? — не понял попутчик: он, скорее всего, и был-то не такой уж богатей. Богатей выпячиваться с этим не станет. Так, услышал где-то словцо навеселе, показалось оно ему остроумным, потому что деньги-то, наверное, все-таки водились. И давай им играться!

— Ну вот вы только здоровье не можете купить, а все остальное можете, так? Так что остальное-то?

Мужчина повернулся и пристально посмотрел на Сергея.

— Ну, что, что?! — вскричал тот в нетерпении. — Машину, дачу, девочек, выпивку, что еще?!

— Это мое дело — что, — сказал мужчина уже без тени веселости, напористо сказал.

— Продать! — с хрипом процедил Сергей. — Не купить, а продать ты все можешь! Кроме здоровья, все остальное — продать!

— Будешь шуметь — высажу, — пригрозил водитель.

— Разговорчивые они нынче пошли, — произнес мужчина известную в подобных случаях фразу.

— Наивные вы, ребята, — усмехнулся Сережа в затылки сорокалетних мужчин, откинувшись на спинку сиденья. — Верите, что можете что-то купить!.. Я тоже когда-то верил, молодой был, глупый был.

Дальше ему пришлось идти пешком.

Навстречу выскочила из конуры громадная собака — год назад ее не было! Сергей вытянулся весь, понимая, что обратно, за калитку ему уже не успеть. Но тут же увидел — лохматая черная громадина ластится и виляет хвостом. Разве могла быть в этом доме злая собака! Он потрепал ее по загривку, по удивительно мягкой и гладкой шерсти, прижался к ее морде лицом. Вошел вместе с собакой в сени, где светила слабая лампочка, вероятно для того предусмотрительно включенная, чтобы пришедший не тыкался впотьмах в поисках дверной ручки. Где еще, в какой общественной инстанции так могут ждать человека и позаботиться о нем заранее?! Хо-хо-о!.. За дверью, ведущей в сам дом, пели. Здесь всегда много пели. И хорошо, как-то особенно — иначе, нежели профессионалы, иначе, чем сегодня он с друзьями в общежитии. Без желания преподать, без нарочитого задора или надрыва — просто, наслаждаясь пением. И песни были совсем иные, свои какие-то. У них и поэты свои, и художники. Собственно, здесь все и поэты, и художники, и певцы. Даже если у кого-то что-либо и вовсе не получается, все равно делает — можно же выразить себя и неуменьем. Лишь бы от чистого сердца!

И ото всего этого — от собачьей ласки, она, радостно поскуливая, то подбегала к двери, ведущей в дом, то тыкалась мордой ему в ноги; от песни, от возникшего чувства своей сродненности с бревенчатым домом, где ты вроде уже и в доме, но еще и не вошел, проникаешься его духом, — Сергея отпустило. Притихла душа, даже до робости, до послушания.

Собака скребла двери и поглядывала на него, словно бы удивляясь, чего, мол, медлишь, там так хорошо!

Сергей открыл дверь и переступил порог. Напротив, прямо по коридору, в комнате сидела хозяйка. В приятном ее лице проступило тихое ровное изумление и радость. Она, держа на весу далеко от себя сигарету в длинном мундштуке, и не меж двух пальцев, а словно кисть или крест для благословения, медленно повернулась и посмотрела в глубь комнаты, собираясь, видимо, что-то сказать. Но оттуда, из-за угла послышался голос Владислава, хозяина:

— Проходи, Сережа.

Владислав не мог его видеть! Когда Сережа прошел в комнату, в этом убедился. Владислав сидел за угловой стеной на кровати, поджав ноги калачиком. В комнате были еще две девушки — одна из них курила, как и жена Владислава; другая, вся перепачканная краской, в платье из лоскутиков, чего-то рисовала. И молодой человек, которого можно было назвать и юношей, не будь у него ребенка на руках — Сергей успел мельком удивиться, почему же ребенок не спит. Девушку с сигаретой и юного отца он видел постоянно здесь и прежде.

Владислав поднялся, крепко пожал руку. Небольшие голубые глаза его залучились. В то же время Сергей заметил, как успели они оценить, что без пальто он, что чуть выпил и не в себе… Был Владислав невысок, неширок в кости, но ладен. Голову, стягивая светлые длинные волосы, облегала повязка (что не имело никакой связи с аэробикой). Высокий прямой лоб с прямыми бровями чуть нависал над некрупным, очень прямым носом. Губы были толстыми, но четко очерченными. Под негустой бородой чувствовался выпуклый основательный подбородок. В лице нельзя было углядеть линий резких, жестких, даже какой-нибудь складочки у переносицы или в уголках рта, как нельзя — и линий размытых, незавершенных. Благородством, покоем веяло от этого лица. Мастер сказал о нем: «Славянский тип в чистом виде».