Владимир Карпов - Нехитрые праздники

Худо ли, бедно ли, не хуже других жил Михаил. Нормально. Было ясно: жена, дочь, падчерица — это его вторая семья. Первая — распалась, остался сын, Степка. По сыну тосковал, мучился, но не он, Михаил Луд, первый, не он последний разводится.

Жизнь катилась — как катилась!

И вдруг — вкатилась в большую лужу….

Михаил вошел в подъезд своего дома, вбежал на лестничную площадку, — настроение, понятно, было приподнятое — заглянул в почтовый ящик попутно. Письмо. Обыкновенный такой конвертик, с местным обратным адресом, но незнакомым. Открыл — бланк, повестка — срочный грозный вызов в кожвендиспансер.

Михаил не перепугался особо, не запаниковал: изумился больше. С той поры, как женат он на Татьяне, три года уж, слава богу, никаких таких особых грехов за ним не водилось. На родине возникал вариант, но… ничего не произошло — как теперь думалось, к счастью. Постоял, погадал и решил: скорее всего, Лариска во что-нибудь вляпалась, а на него свалила. И пошагал по ступенькам вверх, благодарный судьбе, что вовремя подоспел, а так попался бы этот конвертик Татьяне!.. Хотя чувство неспокойное в глубине где-то поселилось…

Не сказать чтобы днем очень уж перенервничал. Пива с другом Сашкой попили, о поездке рассказывал вполне весело… Но ночью приснился Михаилу странный сон. Бывало, снились кошмары, например, будто попал в аварию — шофер все-таки, понятно. А тут… Чепуха какая-то.

Приснилось, будто вцепилась ему в пятки пегая здоровая кошка. Он схватил ее, отбросил… Глядь, а вцепилась-то не кошка вовсе, а мышь. А кошка лишь ее в своих зубах держала. Проснулся Михаил, схватился за пятку — ничего, нормальная… Пошарил под одеялом, по простыне — пусто. А все кажется, была мышь…

С утра пораньше отправился в диспансер. И тут огорошили. Симпатичная, молодая женщина-врач — на руке колечко обручальное, как муж на такую работу отпускает?! — сухо спросила:

— Когда был у вас контакт с Верой Кулешовой?

Михаил даже зажмурился, и во тьме одно на уме завертелось: «Ни ф-фи-ига себе…» — такое охватило недоумение! Вера! Уверен был, если и есть безгрешный на свете человек, так это она, Вера! Застенчивая до потери речи, в мечтах вся… Да быть не может!

— Она указала вас…

Чушь полная! Он, Михаил, голову под топор готов положить, что у него ничего ни с кем, единственно — с Верой. В жене, Татьяне, уверен, да она и в абортарии недавно лежала, обнаружили бы. А с Верой у него совершенно случайно получилось! Как вышло… Черт его знает, как и вышло. Она работала библиотекаршей в автопарке. На вид девочка совсем — потом выяснилось, двадцать шесть ей уже было. Худышка, в очках. Михаил частенько заходил — книжку взять, журнал «За рулем» полистать. А в ту пору так его стала заедать тоска по сыну, который хоть и в том же городе живет, да не с ним. Тоска ест, а поделиться не с кем. Жене не будешь об этом говорить! Сашке разве, другу. У того своих забот по горло. Зашел как-то в библиотеку, Вера спросила, отчего, мол, хмурый. Всю печаль свою ей и выложил. А после разговоры о жизни его и тревогах всегдашними стали. Умела она слушать. И скоро Михаиловы горести, кажется, волновали ее больше, чем самого Михаила. Степку, не видя, полюбила: какой-нибудь пистолетик купит, передать просит, книжку… Оказался Михаил в гостях у Веры, в общежитии: комнатка на двоих, ветки кленовые подсохшие на столе, из-за шкафа и зеркала торчат, кукла на подоконнике… Праздник, что ли, какой-то был? А, институт она окончила заочный…

Да, история приключилась…

Впрочем, рано за голову хвататься. Кровь взяли, наказали строго-настрого явиться через четыре дня, там видно будет. Выпадут кресты — как Михаилу мужики в очереди объяснили, кресты какие-то должны выпасть, если болен, — тогда и… Неохота и думать, что тогда.

А пока жить. К детям своим почему-то остро потянуло — выходил из диспансера и прямо вот до щемоты, до нетерпения захотелось что-то для детей сделать! И для Степки, и для Настеньки, и для Маши, пусть не родная, все равно своя, ребенок… На озеро, что ли, всех свозить? В цирк сводить? В цирк! Давно Степке обещал. Обязательно — в цирк!

Жизнь пошла юзом, такими вот пробуксовками…

Обшарпанный темный подъезд, узкая чистая лестница — поднимался по ней Михаил, и снова пробирал его знакомый холодок и слабость. По этой лестнице нес на руках молодую жену в подвенечном уборе, потом кулек из одеяла с первенцем своим… А теперь подъезд, лестница, квартира — чужое! Должны стать чужими. А как станут, когда та самая жена, сын-первенец остались, живут здесь…

Позвонил. Как обычно, ждал, пока откроют, в волнении, с боязнью смутной: слишком непредсказуемый человек Лариса…

Дверь открыла не Лариса. Открыло какое-то молочно-белое пятно с лиловым лепестком губ. И скривились эти губы, как бы ухмыляясь, раздумывая, пускать его, Михаила, нет. Марина, Ларискина подруга… В памяти сразу мелькнула та ситуация, когда Михаил застал беременную замужнюю Маринку с любовником на собственной брачной постели. Теперь она вызывала у Михаила прямо-таки физически ощутимую брезгливость. Он считал, ее уж и в природе не существует, по крайней мере, исчезла из Ларкиной жизни, нет, здесь! Сколько раз Михаила трясло, когда он заставал жену в компании этой Марины и подобных ей — пьянющими!.. Сколько потом слов выговаривал Михаил жене: вразумительных, бестолковых, вкрадчивых, всяких!.. И та уж поймет вроде, застыдится, поклянется всеми святыми — опять эта Маринка откуда-нибудь явится! Сам, конечно, виноват, надо было сразу разогнать их шайку-лейку, да чего греха таить, поначалу нравилось посидеть в веселой беспечной компании, выпить… Стоит, скривила губы…

— Позови Ларису, — попросил Михаил.

— Зачем она тебе?

— Какое твое дело!..

Смотрит на Михаила — глазом не моргнет. И ни с места.

— Позови. Или пусти — войду. — Михаил старался спокойно говорить.

Подумал, сказать, может, что видел ее шулера при деле… Да больно уж с души воротило… Муж, наверное, все на тепловозе… Неужто он ничего не замечает, не понимает, что жена его не из тех женщин, которые терпеливо ждут мужей из долгих командировок?! Ее в соседней комнате оставить опасно. Хоть какой доверчивый будь — мыслишки ревнивые должны шевелиться. Что она говорит в свое оправдание? Наверное, то, что говорят в таких случаях все: «Как ты можешь обо мне такое думать?!» Самое невероятное — она на шесть лет моложе Лариски!

— Ларочка, к тебе гость, — смилостивилась Маринка.

Лариса наконец появилась, лениво, будто нехотя. Встала в двери. Тоже губы чуть скосила. Бровки подняла: кто, мол, такой и откуда взялся? Голову набок, бедро в сторону, огненные волосы по плечам. «Красивая все-таки, зараза, — Михаил подумал. — Даже нет, не то чтоб красивая — соблазнительная».