Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены

– Привет, Ларри! У меня занятие, ты меня буквально посреди него застал, я тебе потом перезвоню, ладно? Мой адвокат, – говорю я студентам. – По неотложным семейным делам.

Одна из студенток фыркает. В этом есть и плюс: хоть кто-то из них следит за событиями.

Девяносто минут я разливаюсь соловьем о сложностях мирного процесса, начатого в шестьдесят восьмом после различных задержек, в том числе дебатов насчет «рассаживания». Северный Вьетнам хотел, чтобы конференция была за круглым столом с равенством всех участвующих сторон. Южный Вьетнам считал, что нужен только прямоугольный стол, физически иллюстрирующий, что в конфликте две стороны. Вопрос был решен так: делегации Северного и Южного Вьетнама посадили за круглый стол, а все прочие участники процесса расселись вокруг за индивидуальными квадратными столами. Я сообщаю детали о Никсоне, Генри Киссинджере, о роли Анны Шеннолт, организовавшей закулисный саботаж парижских мирных переговоров шестьдесят восьмого года. Тогда южные вьетнамцы прервали переговоры накануне выборов, что помогло Никсону избраться и проложило ему путь к продолжению войны. Киссинджер за свои «усилия» получил в семьдесят третьем Нобелевскую премию мира – вместе с северовьетнамцем Ле Дык Тхо, который от премии отказался.

Тут поток идей увлекает меня в сторону, и я потчую студентов рассказами о Марте Митчелл – не Маргарет Митчелл, авторе «Унесенных ветром», которая бросила приличного соискателя Джона Марша и вышла за Реда Апшоу (бутлегера, бившего ее смертным боем), потом бросила его и вернулась к Маршу. Нет, я про Марту Митчелл, жену бывшего генерального прокурора Джона Митчелла, он же «Уста Юга». Она пила по-черному, могла позвонить кому угодно среди ночи и гаркнуть: «Мой муж – генеральный, блин, прокурор гребаных Соединенных Штатов!» Вот про эту заведенную алкоголем миссис Митчелл я не могу не рассказать. Ее обвинения в том, что Белый дом участвует в незаконной деятельности, объявляли симптомом ментального расстройства и отметали. Потом она была полностью оправдана, и ее опыт привел к официальному признанию синдрома, получившего название «Эффект Марты Митчелл». Он заключается в том, что профессиональные психиатры воспринимают как бред рассказы пациента о событиях совершенно невероятных, – а события между тем оказываются вполне реальными.

Я разматываю, верчу, тщательно расплетаю нить повествования. Такого хорошего занятия у меня уже много лет не было.

– Замечания? Вопросы? – спрашиваю я. Студенты сидят не мигая, будто в ступоре. – Хорошо, тогда до встречи через неделю.

Я ухожу, исполненный энергии, и люблю Никсона еще больше. Еду к Джорджу, стараясь вспомнить, какая дорога туда ведет. Когда въезжаю в город, все уже закрывается – забегаловка, магазин дамской одежды. Возле киоска с мороженым стоит липкое семейство, капая вокруг шоколадом. Паркуюсь возле китайского ресторана. Красные неоновые иероглифы могут означать все, что угодно. По мне, так там написано: «Нажрись дерьма и сдохни» – по-китайски.

У меня с собой работы студентов. Заведение принадлежит семье китайцев, которые бешено кудахчут, разнося тарелки с дымящимся супом и идеальные холмики отварного риса. И снова звонит мой телефон.

– Клер, какой смысл звонить снова и снова, если ты ничего не собираешься говорить? Скажи, что хочешь. Знаю, я дерьмо, но слушать умею. Могу выслушать все, что ты хочешь сказать. Я в китайском ресторане. Заказал блинчики с луком, которые ты терпеть не можешь, и креветок в остро-кислом соусе. Да, я знаю, что у тебя на них аллергия, но у меня ее нет.

В доме темно. Тесси нервничает, я ее выпускаю пописать и даю сухого корма. Кошка трется о мою ногу, подергивая хвостом.

– Я о вас не забыл, – говорю я. – Разве я когда-нибудь о вас забывал?

И только когда Ларри звонит снова, я вспоминаю, что обещал перезвонить.

– Извини, какое-то очень странное время сейчас, – смеюсь я. – Жуть до чего странное.

Я сижу на диване с пультом в руке, перещелкиваю каналы, отмечая про себя, насколько велик экран – освещение комнаты резко меняется с каждым щелчком пульта. Мне старые черно-белые телевизоры нравятся больше – меньше нагрузка на глаза.

– Это Ларри, – повторяет он.

– Я… – начинаю я какую-то фразу.

– Молчи и слушай, – обрывает он. – У меня для тебя новость: Клер попросила меня ее представлять.

– Но ты ведь женат и счастлив?

– Представлять, а не жениться. Я буду ее адвокатом.

Я выключаю телевизор.

– Ларри, мы же друзья. Мы с четвертого класса знакомы.

– Вот именно, – отвечает он.

– Не понял?

– Я этого момента долго ждал. Никогда не забывал, как вы с твоим братцем меня третировали. Я же был новичком из Ньюарка.

– Ага, – говорю я, но на самом деле не припоминаю.

– Ты устроил танец «еврей-новичок!», а потом твой братец сказал, что я ему должен платить три доллара в неделю. Если жить хочу.

– Ты еще легко отделался. С меня он пятерку брал.

– К делу не относится. Клер считает, что у нее есть основания для претензий. У тебя есть адвокат? Кто-нибудь, к кому мне обращаться?

– Ты же мой адвокат.

– Уже нет.

– Не хочет ли Клер выбрать время, чтобы сесть и поговорить о нашем общем имуществе, пенсионных накоплениях и льготах по медицинской страховке, вообще обо всем таком?

– Нет. Она это все предоставила мне.

– А у тебя не будет конфликта интересов?

– У меня – нет.

– Ладно, если ты будешь ее адвокатом, кто будет моим?

– Ты никого больше не знаешь?

– Да нет. Вроде у меня нет приятелей «в законе».

– У Джорджа наверняка есть адвокат. Также я должен тебя попросить перестать звонить Клер. Она говорит, что ты продолжаешь ей звонить на сотовый и оставлять сообщения.

– Я этого не делаю. Звонки с ее телефона продолжаются, я отвечаю, но она молчит.

– Я не собираюсь влезать в игру «А он сказал, а она сказала». Это должно прекратиться.

Я молчу.

– Ладно, – продолжает Ларри после паузы. – Еще одно: будильник. Она говорит, что ты взял будильник с ее стороны кровати. Это черный дорожный будильник четыре на четыре дюйма, «Браун».

– Я куплю ей новый.

– Она не хочет новый. Она хочет получить обратно свои часы. – Долгая пауза. – Больше она ничего не просит: ни алиментов, ни какой-либо поддержки какого бы то ни было рода. Я уполномочен предложить тебе двести тысяч долларов за то, чтобы ты больше никогда к ней не обращался.

– Это меня ранит.

– Я могу добавить до двухсот пятидесяти.

– Не деньги ранят, а что Клер не хочет больше со мной разговаривать. Плюс еще оскорбление: она думает, что для этого ей нужно от меня откупиться.

– Так ты берешь двести тысяч?

– Двести пятьдесят.

– И вернешь ей часы.

– Отлично, – отвечаю я.