Мари-Луиза Омон - Дорога. Губка

Я встала, чтобы глотнуть свежего воздуха у окна. И вскрикнула. Я забыла — а ведь я ни о чем никогда не забываю — об осколках, разбросанных по полу. Но я и не подумала их собирать, не стала заниматься пораненной ногой, а подошла к окну и распахнула его в непроглядно темную ночь, наполненную свежестью, по какую-то бесцветную и безлюдную. Дом упирался в стену мрака, я задыхалась все сильнее. Я закрыла окно и только тогда вдохнула лесной воздух и представила себе, что дом наш затерян в лесу. Это было похоже на освобождение и отпущение. Спальня наполнилась свежестью листвы. Откуда могла она взяться, как не с улицы? Она проникла в комнату в тот короткий промежуток, когда окно оставалось открытым; казалось, будто рука недруга долго зажимала мне рот, а теперь наконец разжалась.

Мне тут же стало стыдно, что вокруг такой беспорядок. Лужа возле кровати, пятна крови на паркете, нога, все еще кровоточившая, разбросанные повсюду осколки стекла — под столиком и под кроватью, — все вместе возмутило меня так, словно не я сама это устроила, Я была поистине счастлива, когда привела все в порядок. Я вновь обрела ловкость профессионала: вата, марля, йод, бинт словно спешили занять свое место под моими пальцами. Перевязав ногу и убрав все с пола, я легла рядом с Паскалем и почти сразу уснула, вдыхая запахи леса.

Повторю еще раз — я отнюдь не была жертвой какого-то наваждения. Мысль о лесе может прийти в голову кому угодно, но вместо того, чтобы абстрактно развиваться у меня в мозгу, она буквально с цепи сорвалась, да еще вызвала к жизни все образы и ощущения, связанные с лесом, которые я могла почерпнуть из действительности, из кино или книг. Все это так плотно обступило меня, что мне показалось, будто и спальню тоже обступил со всех сторон лес. Я уже не была уверена, попаду ли я, выйдя из этой комнаты, в столовую: может, ее там не будет, как иногда на лестнице не оказывается под ногами следующей ступеньки, — и я попаду прямо в лес?

Вот и все, что произошло в тот вечер, а назавтра я об этом и думать забыла. Повязка ночью сползла, и, только встав на ногу, я вспомнила о ране. Боль была не такой сильной, чтобы вчерашние происшествия предстали в трагическом свете. Затем день прошел, часы прокрутились в их беспощадной последовательности, точно белье в стиральной машине. Я не из тех молодых женщин, которые скучают на работе по мужу или по своей собаке; мне достаточно знать, что, когда настанет час, я их увижу, и мысленно поместить их в конкретном времени и определенном пространстве. По правде говоря, в этом удовольствии мне часто бывает отказано — Паскаль любит импровизации. Что касается меня, то я терпеть не могу, когда вмешивается случай, за который всегда чувствую себя в ответе, словно не сумела как следует что-то организовать. Все должно происходить в урочный час, и ничего, кроме намеченного у меня в записной книжке, случаться не должно, а все, что в ней намечено, должно быть выполнено.

Вечером второго дня (если считать, что накануне был день первый нового периода моей жизни, который обещал быть нелегким и полным борьбы) в тот же час все вокруг было точно таким же, как и в предыдущий день. Все на своем месте: на ночном столике бутылка с минеральной водой, на которую надет стакан, на коврике у кровати свернувшийся в клубок Антоний III, не грязнее, чем накануне, потому что в ту пору я уже вычесывала своего пса каждый день, посыпая его тальком; справа Паскаль, улыбающийся во сне; в руках у меня та же книга о системах классификации документов, открытая на той же странице, поскольку прочитанное вчера совершенно выветрилось из моей памяти, вытеснилось происшествиями. Что я имею в виду, говоря «происшествия»: то ли возвращение прежней ребяческой склонности предаваться фантазиям, то ли появление леса, обступившего наш дом, и человека, спрятавшегося в шкафу, давно переделанном в бельевой с пятью полками? Самой мне трудно ответить на такой вопрос, тем более что я немедленно призвала на помощь всю свою силу воли, чтобы эти происшествия не вышли из пределов разумного.

Итак, во второй вечер я была в том же расположении духа и в том же положении, что и накануне, все вокруг лежало на тех же местах. Может покоробить, что я ставлю мужа в один ряд с предметами, но спящий человек всегда казался мне на редкость опустошенным, почти доведенным до состояния вещи. В общем, тут он представал как часть декорации. Мне даже не пришло в голову просить его о помощи, хотя он бы с радостью откликнулся; я, однако, должна была сама выпутаться из этого. Обычно я умею управляться со своими делами. Например, своих собак воспитываю без чьей бы то ни было помощи, и воспитываю так хорошо, что даже разницу между ними уловить трудно. На смену одной появляется другая, живут они долго, до глубокой старости остаются юными и все носят одно и то же имя. Если я говорю «Антоний III» или «Антоний IV», то не для того, чтобы выстраивать хронологию, а просто чтобы их классифицировать. На самом деле, мне кажется, что у меня с детства живет одна и та же собака, которая не устраивает мне никаких сюрпризов. Многие люди (мадам Клед, в частности) утверждают, будто животные между собой непохожи, даже если они одной породы. Надо сказать, собак у нее никогда не было, и этот свой тезис она убедительно обосновать не может. Правда, Антуанетта много разъезжала с мсье Кледом, который был советником по экономическим вопросам при посольствах в разных странах. Но главное, я думаю, она опасается, что смерть домашнего животного причинит ей боль. Однако и другие люди, более уверенные в собственных суждениях и знакомые с тем, о чем берутся судить, тоже утверждают, что каждая собака — существо уникальное. Это потому, что у них с животными отношения не такие, как у меня, а интимные, даже слишком интимные. Нужно сохранять дистанцию, раз и навсегда определенную разумным подходом. Например, место Антония у нас в ногах обусловлено и ограничено его ковриком, и эта малость — награда за его послушание. Нельзя предоставлять ему больше мягкой поверхности, чем это необходимо, он должен чувствовать себя менее удобно, как только оказывается за пределами своих крохотных владений. Дни Антония проходят один за другим, похожие один на другой (если не считать того, что Паскаль далеко не всегда рядом с ним, и это меня огорчает); кормление, гулянье, еженедельное купание, каждодневное вычесывание, вечерняя прогулка — все эти процедуры протекают всегда в одном и том же порядке, в те же дни и часы; такое неукоснительное соблюдение режима и создает всегда одинаково безупречное животное. Если только не считать, что прав Паскаль: он говорит, будто Антоний так любит меня, что даже стал на меня похож; подобное положение могло бы обеспокоить меня, если б я позволила себе поддаться этому беспокойству.