Георгий Пряхин - Хазарские сны

Только набрать воздуха.

Или наоборот: выдохнуть в последний раз.

Но каган умеет читать сны — даже во сне.

— Мне рано туда, — говорит он сам себе, спящему.

Потому что каган сразу понял, что за волшебный сад разверзся, зацвел навзрыд пред ним на небесах. На земле, даже в Итиле или Семендере, и даже в самой роскошной оранжерее такой не вырастить.

— Мне рано туда…

И пытается ставшую пудовой правую руку оторвать от собственной груди.

Крест послать?

Или перекреститься?

Но он и жестов-то этих толком не знает. И верит только в судьбу — и Хазарский, и Киевский теологические диспуты еще далеко впереди.

И все-таки рука его правая, пудовая, приподнялась. И каган проснулся. Он спал полулёжа в откинутом кресле с удобной скамеечкой для ног. Кресло стояло на носу его флагманского корабля. Слабый встречный ветерок овевал лицо, руки сперва покоились на широких, ковром, как и всё кресло, застланных подлокотниках, но правая потом почему-то соскользнула, заломилась неловко — от этого каган и проснулся. Лицо его было в слезах — он сам этому изумился. За его спиной застыл истуканом верный страж.

Неспешно плыла навстречу Волга. Потихонечку расширявшаяся и расширявшаяся и, как под невидимым костяным гребешком, расплетавшаяся на всё большее количество шелковых прядей.

Обложившие её леса, за которыми угадывались великие степи, замерев, с удивлением вглядывались в собственные текучие отражения. А может, в Волге как раз и отражались небесные кущи, только что привидевшиеся кагану? Раскрыв глаза, он первым делом невольно взглянул на небо: пусто! Лишь несколько облаков сосредоточенно ведут свою нескончаемую шахматную партию. Зато внизу, в Волге, он на миг всё же успевает застать обрывок своего причудливого виденья. Встряхнувшись, всматривается внимательнее. Да нет же, — это отраженья дремучих приречных дебрей на мгновение приняли облик, навязанный им его же, кагана, затуманенном взором. Вполне возможно, что и сад тот божественный порождён не самим сновиденьем, а всего лишь слезою, нечаянно выкатившейся у него и повисшей на кончиках ресниц — слёзы, помнил каган из времён, когда еще был способен плакать, меняют внутренний взор человека и даже ход мыслей его — меняют. То, что не видно сухим глазам, легко дается влажным: видимо, потому, что в любой слезе, радости или горя, всегда присутствует и микроскопический кристалл соли.

Таким вот неспешным ходом, с остановками и роздыхом, к осени и прибудет в Итиль.

Здесь, в кресле, он давно. Досыпать не хотелось, вот и поднялся сюда. Как ее звали, вчерашнюю? Когда писала выгнутым пальцем с накладным перламутровым ногтем на заслезившемся иллюминаторном стекле, все время выходило что-то, связанное с «мамой…» При этом священном слове у него лично не дрожит ничто — матери своей не знал никогда. Нет, прислушался, не дрожит.

Не так уж много женских имен с корнем «мама», что само по себе даже удивительно. Можно и вычислить. Потом, на досуге… Мама и рай — тоже, можно сказать, однокоренные слова.

— Мне туда рано, — повторил каган и поднялся.

Сон разбередил его. Каган покинул покойное кресло под дорогим ворсистым ковром и тяжело ходил взад-вперед, сопровождаемый, как маятник тиканьем, особо доверенным стражником.

Что будет с ним — об этом он действительно знал: до сорок пятого года царствования времени не так и много.

Что будет с его страною?

Клей, рыба, мёд, несметные овечьи отары… Но все это требует трудов, и трудов, и трудов. Единственное же, что приносит чистый, причем громадный доход, чистоган, не требуя каторжных усилий — это данное самим Всевышним местоположение страны. В самом средостении, в паху двух и даже более миров. На перекрестке самых главных дорог современного мира. И сухопутных, и водных. Вздумай Он действительно поселить их в раю, и то лучше б у Него не вышло. Хазарская река Волга, Хазарское море Каспий, Великий шёлковый путь, второе название которого — Хазарская дорога… Три величайшие природные и человеческие коммуникации наречены именем его народа.

Поэтому вполне логично, что если и есть рай на Земле, то он тоже должен зваться Хазарией!

А ежели есть, бывают богоизбранные народы, то это, конечно же, — хазары.

Таможенные сборы! — самая золотая и самая же нетрудоёмкая статья доходов Хазарской империи. Куда б ни держал любой чужестранный торгаш свой караванный или водный путь, хазарских бдительных постов не миновать.

Золотым дождем обозначил Всевышний границы Хазарии и золотым ливнем — её столицу, в которую впадают все три великих пути.

Но в этом же и первопричина ее уязвимости. Зависть страшнее ненависти, потому что именно первая порождает вторую, а не наоборот. И смотреть приходится в оба. Ибо всё больше дерзающих не давать, а брать. Брать, взимать самим. Нахрапом взломать Хазарию. Не понимая, в силу собственной своей примитивности, божественного упованья Хазарии, сместить ее с золотого трона судьбы и взгромоздить на него собственные чугунные задницы. Или стереть ее с лица земли, рассеять ее народы, дабы — какая простодушная близорукость! — убрать препятствия со всех трех дорог цивилизации, сделав её взаимопроникновение совершенно свободным и справедливым.

Благо и беда местоположения — пах даже у человека, у мужчины в особенности, самое уязвимое место. И у кагана нет более важной заботы, чем армия и флот — сила даже силу ломит.

Но долго ли удастся противостоять волчьим стаям? — вон, даже из самой Скандинавии уже тянутся.

Каган вновь опустился в кресло, стражник подсунул ему под ноги обитую войлоком скамеечку. По дощатой палубе гулко везли передвижной походный столик на деревянных колесиках с завтраком и напитками.

Каган вновь подставил лицо встречному волжскому ветерку и закрыл набрякшие веки, сквозь которые пока еще слабыми, но все более и более выспевающими кровоподтеками просачивалось вздымавшееся над империей — высшим дозором — солнце.

Как будет.

Род пресечётся, и дело твоё пресечётся тоже.

Но путь, который изберут со временем новые правители, а точнее узурпаторы Хазарии, бесплодным тоже назвать нельзя.

По большому счету у них и выбора-то особого не было. Им просто нельзя было выбрать религию ни одного из сопредельных народов. Выбери правители ислам, они стали бы врагами Византии. Выбери христианство — стали бы врагами подпиравшего их с трех сторон мусульманского мира.

И они выбрали религию народа, с которым границ у Хазарии не было. Потому что границ у этого народа к тому времени вообще ни с кем не было.

Да, выбирали веру — выбрали судьбу.

Есть народы, чье имя происходит от исповедуемой ими религии. Пример — караимы, бывшие когда-то просто тюрками.