Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Это был такой принц Торы, а мы оставили его на произвол судьбы! — корили себя ешиботники.

Еще резче они высказывались по поводу Даниэла-гомельчанина. Такой человечишка никого не способен любить, даже если ему до смерти этого захочется. Чтобы полюбить кого-либо «любовью, не зависящей ни от чего» [196] То есть подлинной любовью. Аллюзия на Мишну, трактат «Пиркей Овес», 5:16. , надо ведь в этом человеке чем-то восхищаться. Но если ты мелкий человечишка, который сам ничего не достиг, то и в ближнем ты не найдешь ничего восхитительного, за что можно было бы полюбить его. С Даниэлом-гомельчанином же беда еще больше. Если бы он хоть осознавал, что он карлик, то, может быть, мог бы выглядеть хоть чуточку выше, приподнимаясь на цыпочках; но он даже не знает, что он — ничтожнейшая душонка! Говоря так, ешиботники показывали пальцами, как мал Даниэл-гомельчанин, и при этом их совершенно не волновало, что они занимаются злоязычием. С ними что-то произошло, как будто он всех одурачил; не только их, но даже и ангела смерти. Тысячеглазый ангел, видимо, не разглядел подмены.

Глава ешивы потребовал, чтобы товарищи по учебе зашли к больному узнать, как у него дела. Но ешиботники содрогнулись, как человек, на которого плеснули грязной водой. Вскоре квартирная хозяйка сама пришла к главе ешивы, крича, чтобы из ее дома забрали Даниэла-гомельчанина. Она и ее дочери видеть его больше не могут. Они думали, что он не перенесет смерти своего товарища, а он только пуще прежнего дрожит за свою жизнь, стал еще недружелюбнее и придирчивее. Раввинше и самому раввину пришлось долго объясняться с этой еврейкой, уговаривать ее, пока не добились, чтобы она хотя бы на какое-то время согласилась оставить у себя гомельчанина. Но квартирная хозяйка выдвинула условие, что ни она, ни ее дочери не будут ходить за ним. Больной, сказала она, все это время не был так болен, как притворялся, а с тех пор как ему стало некем помыкать, вполне справляется сам.

Однако скоро до ешивы дошел слух, что квартирная хозяйка и ее дочери занимаются гомельчанином еще больше, чем прежде. Даже парни, не слишком хорошо разбиравшиеся в мирских делах, сразу догадались о расчете квартирной хозяйки, чтобы вместо Генеха-малоритчанина ее зятем стал Даниэл-гомельчанин. Для нее это была бы еще лучшая партия. Ведь у малоритчанина был порок сердца, и ее дочери приходилось бы все время бояться за его жизнь, а гомельчанин, в сущности, здоровый парень, только из-за операции на слепой кишке к нему прицепилась какая-то занесенная болячка. В последнее время ему день ото дня все лучше и лучше, и жена сможет спокойно прожить с ним свои годы.

Весна растопила снег, в нем появились дырки, он начал оседать. Жидкие серые облака висели низко, из них падали капли, как из белья, висящего на веревке. Между домами ползли молочно-белые и голубоватые клочья тумана, дым медленно вился, поднимаясь из печных труб. Округа сонно приходила в себя после зимы и все еще не могла пробудиться. В ешиве пол был сырым и грязным из-за нанесенного снаружи и растоптанного снега. Застиранное сырое полотенце, висевшее над рукомойником, распространяло кислый запах, как бочка с подгнивающей квашеной капустой. Ноздри щекотал запах потных человеческих тел, как в предбаннике. Внутренняя комната синагоги пахла запыленными старыми книгами. Сероватый дневной свет смешивался с папиросным дымом, и проплывавшие в дыму лица выглядели еще желтее, чем обычно. Накануне начала месяца нисан ешиботники уже собирались домой на Пейсах. Поскольку среди наревских сынов Торы значительную часть составляли выходцы из России, родные дома которых находились по ту сторону границы, накануне праздника им становилось, напротив, тоскливо. Однако они утешали себя надеждой, что, с Божьей помощью, они войдут в хорошую семью, заполучат невесту, которая оценит знания и деликатное обхождение мужа, посвятившего себя изучению Торы. Новость о намечающейся помолвке между гомельчанином и дочерью его квартирной хозяйки вытащила холостых парней из-за их стендеров и собрала для разговора за бимой.

По поводу гомельчанина у них не было вопросов. Кто он такой, чтобы ему не нравилась эта женщина и ее дочери? Он ведь никогда и не мечтал ни о чем большем, чем стать обывателем, каким-нибудь мелким лавочником. Вопрос в девушке. Неужели она не понимает разницы между Генехом-малоритчанином и Даниэлом-гомельчанином? Объяснение же в том, что вопрос не является вопросом, потому что она действительно не понимает разницы, лишь бы был какой ни на есть жених — так решили ешиботники и вернулись к своим томам Геморы с болью в сердце за умершего товарища. Генех-малоритчанин был велик в изучении Торы, и у него была светлая душа, но он не знал меры в своей доброте и недооценивал собственное величие. Он не знал или не помнил, что ни в коем случае нельзя становиться близким человеком семье, в которой твои достоинства достоинствами не считаются.

Во второй раз ешиботники собрались за бимой поприветствовать Ошера-Лемла-краснинца. Он вернулся из новогрудковской начальной ешивы, находившейся где-то на Волыни, куда он увез купишкинца. Ошер-Лемл услышал о несчастье с малоритчанином, еще находясь в том волынском местечке, и теперь товарищи приняли его в Нареве с заново пробудившимся трауром, как скорбящая семья принимает брата, опоздавшего на похороны. Ешиботники вспоминали, как они боялись, как бы этот Шимшонл-купишкинец не наложил на себя, не дай Бог, руки. А то, что опасность грозит такому выдающемуся сыну Торы, как Генех-малоритчанин, им даже в голову не пришло.

— А что делает купишкинец? Все еще грызет сахар? — спрашивали ешиботники.

Доброму и рассудительному Ошеру-Лемлу-краснинцу показалось странным, что сыны Торы могут говорить с такой злобной издевкой о своем товарище, который так перетрудился в своем служении Всевышнему, что впал в депрессию. Но черная борода Ошера-Лемла густо росла у него почти от самых глаз и скромно скрывала и его уста, чтобы он как можно меньше разговаривал. Поэтому он долго раздумывал, а потом ответил, что сейчас Шимшонл-купишкинец пребывает, слава Богу, в ясном сознании.

— Благодарение Владыке мира! А мы-то опасались, как бы он снова не попытался повеситься, — откликнулся один из стоявших кружком у бимы ешиботников, а остальные горько усмехнулись.

«Этот утешит нас! [197] Берешит, 5:29. Генех-малоритчанин шел своим собственным путем, но он все же учился в моей группе, и он мне утешение за все мои мытарства» — так говорил себе Цемах, глядя на то, какой драгоценный сосуд вырос из Генеха.

А когда с малоритчанином случилось несчастье, Цемах почувствовал, что между смертью его ученика и смертью его первой невесты есть какая-то связь. Он прежде недооценивал их обоих. Видно, он недостаточно скорбел по Двойреле Намет, поэтому ему был сниспослан с Небес еще один траур.