Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

Раввин нервно барабанил пальцами по рукоятке трости. Его бегающие водянистые глазки зажглись: не его сын, не его зять, а уздинец? Реб Мордхе-Арон Шапиро засунул в рот кусок своей бороды и долго ее жевал, пока не пережевал свою злость и не проглотил ее. Он не хотел затевать войну на глазах у обывателей. К тому же Махазе-Авром вдруг прервал разговор:

— Простите, господа, больше я не могу уделить вам времени. Здоровье не позволяет. — И он поспешно ушел на веранду.

Гости поняли, что хозяин вне себя, раз он даже не проводил их до ворот смолокурни. Первым пошел через двор реб Мордхе-Арон Шапиро, крутя свою трость в руках, заложенных за ссутуленную спину: кто он, Махазе-Авром, этот Альфас [92] Имеется в виду рабби Ицхак Альфаси, более известный по акрониму Риф, выдающийся законоучитель и комментатор Талмуда, живший в XI в. в Марокко. Прозвище Альфас происходит от названия его написанного по-арамейски сочинения «Галахот рав Альфас». , говорящий с уверенностью в том, что его слово должно быть последним и решающим? Раввину к тому же приходилось молча выслушивать громкие выражения восторга Эльцика Блоха:

— Ой, какой он прекрасный человек, этот реб Авром-Шая-коссовчанин! Видите? Он не поддерживает диких фанатиков. Ой, какой он достойный еврей, наш дачник со смолокурни! Видите? Он считает, что надо восстановить библиотеку.

За раввином и Эльциком Блохом шел потрясенный реб Менахем-Мендл. Конечно, давно пора, чтобы его жена и сынок приехали в Валкеники, но Всевышний свидетель, что он не хотел добиваться этого при помощи сокрушения директора ешивы. Последним тащился портной реб Исроэл. Его голова и борода дрожали, в глазах стояли слезы. Он и его жена полюбили квартиранта, как родного сына. Дома реб Цемах — исключительно деликатный человек. Он никогда ничего не просил и всегда благодарил за всё. Правда, жить с ним под одной крышей не слишком весело. Он ходит погруженный в печальные думы. Так как же это получилось, что он вдруг взял да натворил такое? И как заставить себя сказать ему, чтобы он съезжал с квартиры?

— Я велел выгнать его! — реб Авром-Шая вошел в дом с криком и сразу же удалился к себе комнату, чтобы прилечь. Его сестра Хадасса смотрела через окно своей спальни на разговор во дворе. Теперь она вошла к брату и заботливо склонилась над ним. Хайкл тоже стоял здесь и со страхом смотрел на тяжело дышавшего ребе. Его нос, скулы, брови, уголки рта и усы дергались и дрожали.

Весь вечер и следующий день реб Авром-Шая лежал, скорчившись на своей лежанке. Он заглядывал в книгу и не видел букв. Подавленный тем, что ребе велел прогнать директора ешивы, Хайкл молчал и с тоской ждал дня возвращения в Вильну. Ему надоел этот заплаканный лес, надоело это затянутое тучами небо. Молочно-белые туманы лениво ползли вверх; серые, осенние облака медленно и мягкотело оседали и ползли на брюхе. Вдруг пошел густой косой дождь, резанул, как косой прошелся, и сразу же перестал. Даже когда дождя не было, с деревьев, заляпанных темнотой, беспрестанно падали большие свинцовые капли с потаенным вздохом грусти; даже если небо еще посветлеет, лето все равно уже кончилось.

Директор ешивы стоял за порогом с нетерпеливо-злым лицом заимодавца, которого заставляют ждать на улице. Хайкл пролепетал, что Махазе-Авром не может сейчас никого принять. Какое-то мгновение директор ешивы смотрел на него с удивлением, словно не веря, что виленчанин набрался наглости передать ему такой ответ. Он резко и грубо отодвинул ученика рукой и вошел в дом. Несмотря на дождливую погоду, Хайкл поднял воротник пиджака и ушел в местечко. Он был очень обижен на ребе за то, что тот вынудил его сказать директору ешивы то, чего его сестра и хозяйка дома не нашла в себе мужества сказать.

Цемах ожидал, что валкеникские евреи будут против него. Однако он не предполагал, что раввин может его предать, да еще и состроит жалостливую мину на лице, сообщая, что Махазе-Авром приказывает, чтобы он, Цемах Атлас, немедленно уезжал. Хозяин его квартиры, портной реб Исроэл, простонал то же самое, что и раввин, а реб Менахем-Мендл вообще избегал его. Цемах видел, как отступаются и те считанные обыватели, которые раньше поддерживали его. Но уезжать из Валкеников отвергнутым всеми! Этот дачник со смолокурни в начале лета тихо отдалил его от ешивы, а теперь еще и приказывает выгнать его? Прежде чем он уедет, он кое-что скажет этому ламедвовнику! [93] Один из тридцати шести скрытых праведников, на которых, согласно еврейской традиции, держится мир. Нежелание Махазе-Аврома принять его еще больше разозлило Цемаха, и он ворвался в комнату с криком:

— Вы велели меня выгнать из моей ешивы, но встретиться со мной лицом к лицу вы боитесь! Я жертвовал собой ради Торы больше, чем любой другой, больше, чем кто-то, пишущий некие сочинения и слушающий из своего угла, как молва о нем идет по всему миру. Кто вас избрал и назначил моим судьей? Как вы позволили себе судить прежде, чем выслушали и меня тоже? — Цемах уселся на скамью напротив Махазе-Аврома, как будто для того, чтобы подчеркнуть, что его не волнует, что он незваный и нежеланный гость.

Хозяин не выказал недовольства гостем и отвечал с унылым лицом, холодно и медленно: сожжением библиотеки директор вызвал осквернение Имени Господнего и опасность для ешивы.

— Библиотеку я сжег, потому что светские распространяли среди учеников яд ереси и возвели навет на липнишкинца, — Цемах обеими руками вцепился в скамью между своих расставленных коленей.

— Этим сожжением вы хотели удержать учеников от чтения светских книг и доказать, что липнишкинец невиновен? — реб Авром-Шая начал слезать с лежанки, глаза его горели. — Прежде всего вы должны были пойти в деревню, где произошла эта история, расспросить и выяснить все на месте. Если бы сделали это, то, может быть, на пару дней раньше узнали бы, кто настоящий виновник, и вам бы не пришлось сжигать книги. Однако вы не пошли в деревню и даже в самом местечке не провели никакого расследования. Вы надолго оставили ешиву на произвол судьбы и сидели в уединении, как будто вот-вот должны были получить какую-то новую Тору и вдруг выскочили с сожжением библиотеки! Наконец, вы еще и проявили героизм и рассказали с бимы, что вы это сделали — вы, глава ешивы и ее директор! Поэтому я не верю, что вы это сделали для того, чтобы спасти сынов Торы от чтения светских книг и чтобы вступиться за липнишкинца. Тот, кто является настоящим ревнителем во имя Царствия Небесного, приводит своими деяниями к самопожертвованию ради Имени Господнего, а не к его осквернению.

Реб Авром-Шая расхаживал по комнате, Цемах смотрел на него, морща лоб. «Действительно, почему я прежде всего не пошел в Декшню, чтобы расследовать это дело?» — спрашивал он себя и ответил вслух: