Елена Колядина - Кто стрелял в президента

— Что вы, — Люба засмеялась. — Она так никогда не скажет. Она вообще таких слов при мне не говорит.

— А при мне говорила.

— Да? — сочувственно потрясла головой Люба.

Утром подошла к тонару: сучка, говорит, дура, девка пропащая!

— Я записку маме оставила. Рано, когда она еще спала, — прервала Люба торговца, смущаясь бранных слов, — написала, что поехала в Москву петь.

— Ну ладно, — успокоился продавец. И подмигнул. — Кусты нашла?

— Не нашла. Бестолку это, в таком огромном городе кусты искать.

— Верно, красавица, — обрадовался продавец. — Держи еще лаваш. А завтра приходи сюда, в тонар.

— Спасибо, может и приду, — пообещала Люба.

— Иди скорее, автобус ваш уже стоит за переходом.

— Какой наш автобус? — не поняла Люба.

— На котором всех ваших инвалидов домой спать везут. Ты на улице спать будешь?

Люба развернула коляску к переходу и недоуменно повела глазами.

— Действительно автобус.

На асфальтовой площадке, усеянной объедками дневной торговли, стоял небольшой автобус с откинутой вниз задней площадкой.

«Любушка, это не катафалк, случаем?»

«Какой катафалк? Слышала, что сказали: автобус специально для людей с ограниченными возможностями. Курсирует по всему городу и возит колясочников, кому куда надо. Это ж, Москва!»

«А я что говорила? — горделиво напомнила коляска. — В Москве все для инвалида, все — во имя инвалида».

Они подъехали к задней, опущенной площадке. Молодой парень, подозрительного как беляш уличной торговки вида, споро закатывал внутрь коляску с женщиной-инвалидом.

— Новенькая что ли? — посмотрел он на Любу.

— Ага, — сказала Люба. — Первый день сегодня.

— Давай скорей загружайся. Уезжаем.

Внутренность автобуса напоминала брюхо акулы, хватавшей все без разбору: костыли, коляски детские и инвалидные. Сидели безрукие «забытые всеми ветераны региональных конфликтов», мамаши-молдаванки с белокурыми младенцам — кривыми, косоглазыми, «срочно требуется дорогая операция», безногие «воины-афганцы» с гитарами, глухонемые девочки-подростки, мычащие девушки с ДЦП, веселый цыганенок со сросшимися пальцами на руках. Люба оторопела.

«Какие-то инвалиды странные», — тихонько поделилась она с коляской.

«Простые россияне!» — с пафосом воскликнула коляска.

«Все какие-то непонятные. Тоскливые, что ли? И разномастные уж очень. Такое чувство, колясочка, будто собрались к святым мощам ехать, прикладываться, чтоб исцелиться. Глухонемые девушки, например, зачем им в этом автобусе ехать? Они же не на колясках, сами могут по городу передвигаться. Тебе не кажется?»

«Может автобус бесплатный, вот люди и пользуются?» — предположила коляска.

«Может быть, может и не быть. Лица у всех, кроме цыганенка, потухшие. Мне в этой компании ехать как-то странно. Посмотри, у той женщины какой опустившийся вид, прямо бомжиха».

«Ишь ты, дворянка столбовая! Правильно! Автобус-то от собеса. А в собес кто обращается? Тот, кому уж больше некуда обратиться. Куда бомжихе этой идти, в Кремль что ли? Автобус — не джип, конечно, зато до ночлега довезет».

«Верно, — воспрянула Люба. — Надо же, как Москва радушно встречает гостей: только приехали, и — добро пожаловать в гостиницу. А может в общежитие. Располагайтесь, дорогие инвалиды, устраивайтесь и живите на здоровье».

Минут через двадцать автобус въехал во двор люмпен-пятиэтажек.

— Выгружайся, — скомандовал Любе все тот же подозрительного вида парень, похожий на немытый чернослив.

Глухонемые и колченогие в сопровождении дородной цыганки с обесцвеченными волосами привычно затащили колясочников на третий или четвертый этаж хрущевки. Девушки и женщины вошли в квартиру возле лестницы, мужчины — в соседнюю, угловую. В квартире пахло бытовым преступлением: казалось, несколько собутыльников пьянствовали здесь не один день, и встреча окончилась насильственной смертью. Стояла такая затхлая вонь, что даже утка заворочалась в пакете: «Где это мы?»

«Это ты у Любушки спроси: куда она нас приволокла?»

Люба была огорошена не меньше утки, но решила не привередничать: все-таки это бесплатное жилье, хорошо, что хоть такое неместным инвалидам предоставляют.

«А вы что хотели? — не очень уверенно ответила она коляске и утке. — Номер на двоих?»

«Ну уж такого номера я тоже не ожидала», — осторожно продвигаясь по коридору, скривилась коляска.

Собственно, и продвигаться особо было не куда: в четырех комнатках впритык стояли разномастные кровати, заваленные тряпьем. Квартирантки сразу разошлись по своим углам, лишь возле уборной тихо переговаривались две девочки-подростка со скрюченными руками и серыми костлявыми коленками, торчащими из дешевых джинсовых юбок, как жерди из забора.

Люба остановилась возле двустворчатой дверцы в стенную кладовку.

Цыганка прошла на кухню и приподняла крышку эмалированного бака, стоявшего на испитом стуле.

— Опять вермишель на исходе! — громко возмутилась она. — Куда в вас лезет?!

Затем цыганка извлекла из клетчатой сумки несколько кирпичей черного хлеба и пачку заварки. Неожиданно на глаза ей попалась Люба.

— Чего уставилась? — беззлобно спросила она Любу.

— Вы мне? — удивилась Люба. И посмотрела цыганке в глаза.

Цыганка вышла из кухни и, опершись руками в бока, молча уставилась на Любу.

— Сильно умная, да? — произнесла она после короткого молчания.

— А при чем здесь это? — ответила Люба.

Колченогие девочки возле уборной замерли, боясь поглядеть на Любу и цыганку. В самой уборной тоже наступила тишина, хотя за секунду до этого слышно было, как его посетительница уже взялась за щеколду. В комнатах прекратилась возня.

— Деньги давай, — приказала цыганка.

— Какие деньги? — спросила Люба. — За ночлег?

— Ты что, сучка, против мамы Русины рот открываешь?

«Ой, Любушка, это какая-то бандитка», — воскликнула коляска.

— Не надо меня пугать, — сказала Люба. — Не знаю, кому вы здесь мама, а кому бабушка, но только не мне. Говорите, сколько должна за ночлег, я все отдам.

— Все и давай, — цыганка схватила Любу за карман на куртке, потом выхватила рюкзак. — Сколько сегодня заработала?

— Да какое ваше дело? — бросила Люба.

Цыганка швырнула рюкзак Любе на колени:

— Или сейчас сама все отдашь, или я тебя в соседнюю квартиру, к мужикам отвезу, пусть они поищут, куда ты мои деньги засунула!

Коляска испуганно завибрировала.

«Любушка, отдай ей деньги подобру-поздорову»

Люба опустила голову и принялась дрожащими руками развязывать рюкзак. Она судорожно шарила по нутру рюкзака, но кукольной крошечной клеенчатой косметички, куда Люба сложила деньги, не было. Она сунула руки по очереди в оба кармашка на куртке — пусто, если не считать носового платка.