Владимир Бартол - Против часовой стрелки

— Нужна мне твоя фирма… Вообще никакого стиля… А фашистов ты попомнишь… С такими трепачами нельзя по-другому.

— Куришь? — спросил он, снова остановившись передо мной.

— Курю.

Он сунул мне в рот свою зажженную сигарету. Я выплюнул ее. Тони сощурился. Казалось, он вот-вот прыгнет на меня. Но он не прыгнул, а подошел к столу, налил стакан и подал его Терезе.

— Напои его.

Тереза поднес стакан к моим губам. Все смотрели на нас.

— Пей.

Я отхлебнул и выплюнул.

— Пей, а то применим искусственное кормление.

Я не подозревал, что это не пустые слова. Подошли Мирч и Шериф. И началось «искусственное кормление». Я чуть не задохнулся. Вливали в меня крепкую водку.

— Теперь что? — спросил я.

— Сам сообрази, — ответил Тони.

— Тут нечего соображать. У вас только две возможности: отпустить меня или убить.

— Если мы тебя отпустим, ты сразу побежишь в милицию, верно?

— Совершенно верно. И завтра все вы будете за решеткой. Вы уже убедились, что в таких делах я не шучу.

— Тебе же будет хуже, Берк. Мы думали, что ты умнее. И не такой старомодный идиот.

Снова меня «искусственно кормили» водкой.

— Чего вы хотите этим добиться?

— Ничего. Гостя надо угощать.

— Спасибо.

— Видишь, каким стал вежливым. Боишься, да? Любляница близко, Берк. Холодная. Глубокая. Брр! А?

Позади меня стояли в обнимку Сеня и Мирч. Сеня курила. Шериф, глядя в потолок, разговаривал с Педро.

— И когда убьете меня, возьмете мир в свои руки? — спросил я.

— Дурак, — фыркнул Тони.

Мирч с Сеней хотели было удалиться, но Шериф остановил их:

— А вы куда? Дождитесь конца.

Тони спросил:

— Что вы будете делать, Берк? Сознайтесь, что вам страшно.

Первый раз он обратился ко мне на «вы». Это неспроста.

— Странно! Чего и кого мне бояться? И с чего это вдруг ты перешел на «вы»? Оттого, что мне страшно? Чтоб было еще страшней? Убожество. Совещайтесь. Это у вас леденеет кровь в жилах. Хотите знать, почему вы мне все время «тыкали»? Называли по фамилии? Да потому, что боялись собственной жертвы. Во всех застенках палачи, как правило, тыкают своим жертвам, чтобы низвести их до себя. И зовут по фамилии, чтоб унизить. А то еще отбирают одежду, стригут наголо, сбривают брови. Палач всегда боится жертвы.

— Это вы начитались книг. Но вы мне зубы не заговаривайте. Возьмитесь за ум и, главное, будьте поискренней.

Странно, все палачи на свете говорят одно и то же.

— Не думайте, что вам удастся заморочить мне голову. В машине вы сидели как мокрая курица. А теперь болтаете со страху. Вы боитесь, Берк, боитесь, как собака.

— Это вам и хочется увидеть. Вот и фашисты хотели всюду видеть страх. Сеять страх. Вызывать страх. Потому что им самим было страшно. Потому что под их стяг собирались бродяги и проходимцы, авантюристы и прочий сброд.

Теперь Тони повысил голос. Он явно разозлился. Остальные смотрели на него.

— Пустое фразерство. Почти все мы работали на стройках…

— Вот как? Стало быть, вы и здесь работаете. А вы не устали? В кафе полно таких, как вы. На танцах. В пригородных кабаках. В барах. В темных переулках. В парках. От Лос-Анжелеса до Москвы. От Токио до Лондона. Дьяволы с ангельскими лицами. Усталые боги с заученными фразами. С заученной походкой. С заученными манерами. Для вас снимают фильмы. Для вас пишут бульварные романы. Зажравшиеся циничные молокососы. Логово молодежного преступного мира. Джинсы, черные рубахи и чинарик в зубах. Откуда у вас деньги на водку? Откуда у вас машины?

— Ладно, а вы-то какими были?

— Глупыми, как и вы. Но не крысами. Нашим девизом было — один против одного. Двое на одного не шли. Разумеется, и среди нас находились крысы. Они есть всегда. Но приходит время, когда крысы ужасно размножаются. И тогда появляется человек со свирелью и уводит их из города. А пока его нет, нужно завести другую музыку.

Все смотрели на нас тихо, безучастно, устало. Мне их водка ударила в голову.

— Вы призываете к войне? — сказал Тони. — Она будет. Война поколений. Вы впадаете в старческий маразм, мы растем. Мы сыты по горло вашей ложью и бахвальством, вашим двуличием и болтовней. Не надо нам ни рая, ни ада. Ни бога, ни черта. Молодость так коротка. Почему мы должны отказаться от нее. На что вы нас «вдохновляли»?

Шерифу и Мирчу не нравилась его речь.

— Это к делу не относится, — сказал Мирч.

Но Тони вошел в раж:

— Чему вы нас учили? Быть честными и надрываться ради тех, кто будет жить после нас. А на поверку — для вашего блага. Какое нам дело до тех, кто придет потом? И какое дело до вас? Мы хотим жить, мы. Виллами владейте вы. Журналами тоже. Милиция пусть будет у вас. Банки. Школы. Мы же возьмем свое. Какой Педро прок от ваших школ? Торчал в техникуме, фатер бил его, как собаку. Ему лучше с нами, он стал прогуливать. Его выгнали. Что видит Тереза на заводе? Пьянство по субботам. А потом вставай в пять утра и тяни лямку. Что вижу я от своего родителя? Проповеди и понукания, а деньги он лучше сам пропьет.

Послышалось ворчанье. Тони упрямо продолжал:

— Что Сеня получила в школе? И что еще получит? Три слова по-английски и три по-русски. Что имеет Шериф от шести дорожных знаков? Чему выучился Мирч в мастерской? Разве что мыть, стирать да нянчить детей?

— Кончай трескотню, — сказал Мирч.

Но Тони невозможно было остановить.

— Вы нам создали рай, да? Вам бы только брать наших баб. А мы ваших — ни-ни. Вам бы только нас бить, сажать в тюрьму, исправлять, пичкать моралью, а нам — и рта не раскрой. Вам бы только разыгрывать принципиальных, образцово-показательных, передовых граждан, а нам плясать под чужую дудку…

— Тони, ты слишком много говоришь, — медленно произнес Мирч.

— Да, — обозлился Тони. — Потому что думаю не так, как вы, дубы. Я в самом деле взял бы в руки пулемет. Мне мало только пить, играть в карты, пускать пыль в глаза да спать с бабами. Я бы… я бы их убивал.

В наступившей тишине раздался холодный голос Мирча:

— Восемнадцатикаратный болван.

Шериф, по-видимому, был с ним согласен.

— Хватит, Тони, твой вечер кончился. Садись!

Педро:

— Двойка.

Мирч:

— Слюнтяй.

Педро:

— Без стиля. Я ведь говорил.

Сеня смеялась. В обстановке полнейшего разлада я сказал:

— Не спорьте, ребятки. Это производит на врага плохое впечатление. Надо решать. Отпустите вы меня или убьете. Вот так. И то и другое опасно. Решать трудно. И чем дальше, тем труднее.

— Двинь ему, Тереза, чтоб заткнулся, — хладнокровно распорядился Мирч. — Или оставим их вдвоем, пусть наговорятся вволю.

Шериф сделал знак. Головы сомкнулись. Шериф давал указания тихо, спокойно, холодно. Тут меня прошиб озноб. Тони то ли дурак, то ли фантазер, то ли романтик. Шериф самый из них опасный. Я не разобрал ни слова. Посовещавшись, одни закурили, другие принялись пить. Даже Сеня стала серьезной. Первым на меня взглянул Тереза. Их палач. Возможно ли? Я почуял смерть.