Ирвин Шоу - В наш рациональный век

— Ты, по-моему, пьян!

— Алиса, миленькая, — вздохнул Рой, — здесь сейчас восемь часов утра.

— Да, но ты как-то странно разговариваешь.

— Я всю ночь не спал. Я очень беспокоюсь.

— Ну так перестань беспокоиться. Четырнадцатого я уже буду с тобой. У тебя все в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да.

— Какой-то очень странный звонок…

— Что ж, извини…

Они обменялись еще несколькими пустыми и холодными фразами, и Рой повесил трубку. Он так ничего и не добился и готов был смириться с поражением.

Но через два дня он позвонил снова и начал все сначала:

— Только не задавай вопросов, — начал он. — Сделай так, как я тебя прошу. Я все тебе объясню, когда мы встретимся. Ты хочешь лететь самолетом? Лети на здоровье, но только не четырнадцатого. Лети пятнадцатого, шестнадцатого, хоть семнадцатого, в любой другой день. Только не четырнадцатого.

— Рой, — сказала Алиса, — я ужасно беспокоюсь. Что такое на тебя нашло? Я советовалась с Элизабет, она говорит, что это совершенно на тебя не похоже.

— Как она там?

— Она хорошо. Опа говорит, чтобы я не обращала внимания на твои фокусы и летела, как собиралась.

— Скажи ей, чтобы она, черт ее побери, не совала нос не в свое дело. — Голос у Роя был хриплый и нервный: он много работал и плохо спал по ночам.

Алиса рассердилась.

— Мне кажется, я начинаю понимать, что происходит, — сказала она холодно. — Моника говорит, что четырнадцатого у Кондонов большой прием, ты уже, наверное, договорился с кем-нибудь туда пойти, и жена для тебя будет только помехой.

— Господи боже мой, да прекрати ты это наконец! — заорал Рой.

— Не зря же я живу с тобой семь лет, я тебя немножко знаю, я все-таки не слепая.

— Вылетай сегодня, — кричал Рой в трубку, — вылетай завтра! Вылетай тринадцатого! Только не четырнадцатого!

— Ты прекрасно знаешь, что если я откажусь от заказанных билетов, мне не вылететь раньше июня. Если ты вообще больше не хочешь меня видеть — ты так и скажи. И не надо всей этой болтовни.

— Алиса, милая, — взмолился Рой, — клянусь тебе, я очень хочу тебя видеть.

— Тогда перестань говорить глупости и сейчас же объясни мне, в чем дело.

— Алиса, дело видишь ли… — пускай потом он будет чувствовать себя идиотом — наплевать, он скажет ей все, но что-то щелкнуло, и в трубке послышалось бормотание трехтысячемильной тишины. Когда через десять минут ему снова дали Нью-Йорк, собственная решимость показалась ему смехотворной: его столько лет считали разумным, надежным и вдруг обнаруживается, что на самом деле он — нервнобольной, страдающий размягчением мозга; безответственный дурак, на которого пи в чем нельзя положиться, — что там жена — он сам потеряет к себе всякое уважение.

Когда телефонистка соединила его наконец с Алисой, он сказал:

— Могу добавить только одно: я тебя очень люблю, очень, и если с тобой что-нибудь случится, я не знаю, как я буду жить дальше.

Он услышал, как на том конце провода она заплакала. «Нам надо скорее быть вместе, — сказала она. — Рой, милый, я тебя очень прошу, не звони мне больше. Ты так странно себя ведешь, что когда я кладу трубку, мне начинают лезть в голову ужасные мысли. Ведь когда я приеду, все будет в порядке — правда?»

— Все будет прекрасно, дорогая.

— И ты больше никуда и никогда без меня не поедешь? Никогда?

— Никогда.

Он мог сейчас с закрытыми глазами увидеть, как опа, поджав под себя ноги, словно маленькая девочка, сидит у телефона в их спальне, в их чудном, тихом доме, держит обеими руками трубку, а прелестное, умное ее лицо озабоченно и печально. Что тут еще скажешь?!

— Спокойной ночи, и будь осторожна.

Оп повесил трубку и дико уставился на глухую противоположную стену, зная, что и этой ночью ему будет не до сна.

Четырнадцатого с утра на город опустился туман. Рой поглядел на него горящими от бессонницы глазами и вышел на улицу; в голове было легко и пусто, он медленно шел по тихим серым улицам, где только полицейские машины да тележки молочников пробивались сквозь мучнистую мякоть рассвета.

«Калифорния, — подумал он. — В Калифорнии всегда туман по утрам, до восьми часов вся Калифорния в тумане, а на Атлантическом и время другое, и погода, и до ее самолета еще бог знает сколько времени».

«Это все война, — думал он. — До войны со мной такого бы не случилось. Я-то считал, что для меня все кончилось благополучно, но я себя, кажется, переоценил. Все эти кладбища, где столько молодых ребят упрятано в песок под зеленую травку, эти лондонские старухи в черных кружевных платьях, гибнущие под бомбежками через улицу от твоего дома… и ничего удивительного, что у человека в конце концов становится больное воображение. Но ты не должен поддаваться, — урезонивал он себя, — ты же в любых переделках умел оставаться нормальным, уравновешенным, здоровым человеком, ты всегда сам потешался над медиумами, спиритами, попами и психоаналитиками…».

Туман редел. Рой остановился и долго смотрел на темный силуэт далеких гор, охранявших восточные подходы к городу. Самолеты переваливали через эту громаду, круто спускались в долину, делали круг над городом и уже с запада шли на посадку. Над горами мелькнула голубая полоска, она становилась все шире, и туман начал рассеиваться, расползаться клочьями, обнажая уродливые пузатые пальмы, выстроившиеся вдоль улицы; вскоре солнце уже сверкало на росистой траве газонов, а небо казалось голубым и прозрачным от Беверли Хилз и до Шотландии.

Он вернулся в отель и, не снимая ботинок, бросился на кровать. Он не помнил, сколько проспал. Но перед тем как проснуться — словно во сне ему показывали кинохронику воздушного боя — он успел разглядеть, как в смятенье неслись к земле сквозь клубы дыма кувыркающиеся самолеты, и надо всем жалобный голос Салли повторял: «А это правда, надо спать? А то я такая проснутая?!» Она всегда так говорила, когда ее укладывали.

Он взглянул на часы. Час тридцать по нью-йоркскому. Они ужо в аэропорту, на летном поле уже стоит огромный самолет, вокруг него колдуют механики, а заправщики проверяют топливные баки. «Ну и черт с ним, — подумал он, — пусть они считают меня идиотом. Плевать».

Он поднял трубку.

— Нью-Йорк, аэродром Ля Гардиа.

— Минуточку, подождите минуточку, — пропела телефонистка, — я вам перезвоню.

— Это очень важно, — сказал Рой. — Дайте срочный.

— Минуточку. Подождите минуточку, — на той же поте протянула она, — я вам перезвоню.

Он опустил трубку и подошел к окну. Над холмами, до самого Нью-Йорка, простерлось сверкающей голубизны небо. «Я скажу ей все, глупо или не глупо. Я запрещу ей садиться в самолет. А уж как-нибудь потом мы над этим посмеемся. Я вылечу к ней первым же самолетом, и мы вместе прилетим обратно. Это ее убедит, что тут у меня никого и ничего нет».