Евгений Бухин - Записки бостонского таксиста

— Гарик, — обратился я к нему, — почему с тебя содрали десятку? Ведь ты выполнял функции шофёра. Должны были заплатить тебе!

Гарик смущённо улыбнулся и пожал плечами.

— Послушай, — продолжал я, — как ты думаешь, с писателя Баблояна тоже взяли 10 долларов?

Гарик опять улыбнулся, но ничего не сказал. Видимо, он не знал ответа на мой вопрос. Как выяснилось позднее, с писателя Баблояна денег всё-таки не взяли, как-никак московский гость, но выделить малую толику из того, что народ «пожертвовал», тоже не догадались. Ну хоть бы на сто грамм, хоть на бутылку пива — так нет.

Писатель Баблоян начал своё выступление с того, что поблагодарил активистов за прекрасную организацию вечера. Действительно, в относительно небольшом помещении яблоку негде было упасть, а воздух был столь плотен, что заколоти в него гвоздь — и он не упал бы.

Затем писатель Баблоян поблагодарил Евгения Бухина, то есть меня, по его мнению в недалёком будущем Нобелевского лауреата, который успешно справился с ролью посредника. При этих словах на моём лице появилось постное и одновременно значительное выражение, которое, как маску, вынужден носить каждый обладатель столь высокой награды. Я не спеша приподнялся со складного стула и отвесил полупоклон собравшейся публике. Тут надо сказать, что после окончания выступления писателя Баблояна, ко мне подошёл представительный гражданин и спросил в какой области науки я Нобелевский лауреат.

— Почему «науки»? — спросил я оторопело. — Нас с г-ном Баблояном связывают литературные интересы.

— Мне так показалось… — замялся гражданин.

— Как вы понимаете, — перебил я этого человека, — получить Нобелевскую премию непросто.

— Конечно! — с жаром поддержал меня представительный гражданин. Видимо, он уже неоднократно пытался её получить и имел определённый опыт.

Литературный вечер пока что стал наращивать темпы, и писатель Баблоян сообщил публике свои анкетные данные:

— В одиннадцать лет я переехал из солнечной Армении в Москву, и отец привёл меня в районную школу. В моей голове представления о русском языке были довольно смутные.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил директор школы.

— Робик, — последовал ответ.

— Тебе не скучно в Москве, Робик? — продолжал допытываться директор.

Тут Робик Баблоян задумался: «скучно» — чтобы бы это могло означать? В голову лезла всякая всячина и, наконец, вспомнилось слово «кушать». Слова были созвучны.

— Я уже кушал, — сказал Робик.

— В первый класс! — резко отреагировал директор.

Робик Баблоян горько заплакал — ведь ему было уже одиннадцать лет.

— Вот видите, — сказал Баблоян старший, — он понял.

— Хорошо, — смилостивился директор, — тогда в четвёртый класс.

Робик Баблоян в конечном итоге овладел русским языком, закончил филологический факультет Московского университета и стал преподавать его русским детям. А писатель Баблоян, тем временем, стал читать стихотворение в прозе под названием «Мама».

— Да что я вам читаю, — спохватился докладчик. — Я поставлю вам запись песни на этот текст композитора Арарата Мкртчяна.

Музыка была очень профессиональна, а голос исполнителя прекрасен.

— Исполнял солист Большого театра, — с гордостью сообщил писатель Баблоян, но фамилию певца почему-то не назвал. Впрочем, я уже отстал и помню только фамилии певцов прошлого: Козловский, Рейзен, Лисициан; так что новое имя мне ничего бы не сказало.

Вечер подошёл к своей кульминационной точке: писатель Баблоян показал свою книгу под звучным названием — «Первое рукопожатие». Это был рассказ о знакомстве Сергея Есенина с Айседорой Дункан, или, как её называл Есенин, Изидорой, которая произошла в мастерской известного художника Якулова. Знакомство произошло на первом этаже, и эти два человека произвели друг на друга столь ошеломляющее впечатление, что, как утверждает писатель Баблоян, они немедленно поднялись на второй этаж и «занялись делом, в результате которого рождаются дети». Я не знаю прав ли г-н Баблоян или нет. Мне только известно, что у Есенина и Дункан были, конечно, многочисленные дети, но общих, как утверждают литературоведы, у них не было.

В этот момент ход моих мыслей прервал докладчик: г-н Баблоян сделал приглашающий жест рукой, и на сцену вышел высокий мужчина с шапкой невероятно густых, вьющихся, рыжеватых волос, которые почему-то росли только на затылке и по краям головы. Это был представитель славного рода Якуловых — Яков Якулов, преподаватель Бостонской консерватории, композитор и великолепный пианист. Под гром аплодисментов он сыграл мелодию, которая называется «Крунк», что по-русски значит «Журавль».

Но вот заключительный аккорд вечера: прозвучала в записи песня Шаинского на слова г-на Баблояна в исполнении самого композитора. Однако Шаинский несколько переиначил авторский текст. У г-на Баблояна песня начиналась так: «Человек родился, чтобы жить, любить…» и т. д. А Шаинскому, как всякому порядочному еврею, обязательно надо было, чтобы последнее слово осталось за ним. У него это получилось таким образом: «Человек родился, а зачем?» Мало того — он настойчиво повторял эту фразу, как кувалдой, заколачивая её в головы слушателей. Но мелодия была прекрасна, правда с некоторым еврейским акцентом.

«У кого есть какие-либо вопросы к докладчику?» — обратился к публике председательствующий. Тут сразу поднялся один из слушателей и начал что-то говорить. Вначале нельзя было разобрать, что он хочет. Человек этот мямлил, одно слово у него цеплялось за другое; но писатель Баблоян сразу сообразил в чём дело.

— Вы хотите спросить или рассказать? — обратился он к косноязычному слушателю.

— Рассказать, — отвечал тот.

Нудным голосом этот человек стал излагать историю, которая оказалась чрезвычайно интересной. Это был рассказ о том, как один советский художник захотел стать академиком, хотя знал, что наверху уже принято решение забаллотировать его. Тогда он придумал такой ход: купил несколько бутылок хорошего коньяка, закуску и поехал к знакомому академику. Когда они распили бутылку № 1, художник сказал академику:

— Дорогой мой, я знаю, что принято решение забаллотировать меня. Пожалуйста, будь другом — брось завтра в корзину белый шар. Пусть хоть один голос будет за меня. Это ничего не решит, но мне будет не так обидно.

— Хорошо, мой милый, — сказал академик, — я сделаю это для тебя.

Затем художник поехал к другому академику, и когда они распили бутылку № 2, художник сказал:

— Дорогой, пожалуйста, будь другом — брось завтра в корзину белый шар. Пусть хоть один голос будет за меня. Это ничего не решит, но мне будет не так обидно.

Таким образом художник объехал всех академиков, и в результате после голосования в корзине оказался только один чёрный шар, который принадлежал председателю комиссии. Что-либо менять уже было невозможно, несмотря на отрицательное решение в высших сферах.