Збинек Кованда - Палец на спуске

Просто, как таблица умножения. Лихач Мартинек способен производить и гораздо более сложные расчеты. А рука у него никогда не дрогнет. Точно в заранее предусмотренном месте он выпустил щитки-закрылки и улыбнулся: теперь только осталось на том темном месте положить носовой платок. (Будучи мальчиком, Мартинек лучше всех в деревне катался на самокате.)

Мартинек приземлялся примерно в десяти метрах от дороги, за которой начинался прямоугольник выбранного им поля, сначала на два основных колеса. Если сопротивление будет большим, чем он рассчитывает, то значительную часть скорости погасит приземление на переднее колесо и возможность кувырка этим самым уменьшится. Он опять улыбнулся. Скорость после приземления, как он и ожидал, была почти нормальной. А оглушительное дребезжание, напоминавшее стук картошки, сыплющейся по деревянному желобу в погреб, дребезжание, которое через колеса передавалось от неровной поверхности поля всему самолету, могло бы испугать какого-нибудь гражданского, но только не капитана Мартинека.

Со скоростью, при которой уже ничего не могло случиться, «самокат» Мартинека въехал на нескошенную часть поля. Остается еще преодолеть то темное место (вероятно, более увлажненное, с сочными растениями), и можно будет заслуженно закурить сегодня уже третью сигарету из пяти, которые Лихач разрешает себе выкуривать в день.

Однако неожиданно машина была брошена вправо и перевернулась два раза по диагонали между крылом и фюзеляжем. Она осталась лежать в перевернутом положении, а в нескольких метрах сзади на земле лежали оторванные консоли.

К обломкам самолета устремились люди, работавшие на поле неподалеку. Не добежав до самолета, один человек отделился от группы и повернул назад, к селу.

За бутылкой хорошо поговорить о том о сем. В любое время дня найдется несколько «политиков», которые убеждены, что они своим длинным языком помогают мировой дипломатии, забывая о зрелом колосе, разминаемом в руке.

Вся их красноречивость, однако, получила неожиданный оборот, когда на деревенской площади остановилась «шкодовка», из которой вышел Вацлав.

— Вот это да! — Люди прильнули к окнам. Подъехать к самому дому нельзя: там, между домиком и склоном холма, едва хватает места для ручья и тропинки. Поэтому Вацлав вынужден был оставить машину здесь.

В ту самую минуту, когда дискуссионный кружок прильнул к окну, в пивную вошел Пепик Шпичка. Он искал членов комитета и хорошо знал, что заведующего почтой Ванека и нового учителя Ержабека он найдет здесь.

— Что, приехал его превосходительство князь? — крикнул он от прилавка, где заказывал пиво.

Они оглянулись на голос и рассмеялись, так как такие шутки случаются не каждую минуту: на Вацлаве золота наверняка больше, чем это бы себе позволил князь, а потом — это Вацлав, тот самый Вацлав, отец которого дал такую прекрасную основу для еще более прекрасных разговоров.

Шпичка выглянул из окна и, хотел он этого или не хотел, тоже улыбнулся. А потом раздался голос заведующего почтой Ванека:

— Ну вот он уже здесь. Забеспокоились!

— Ты знаешь, что он должен был приехать?

Ванек, гордый своей почтовой осведомленностью, усмехнулся:

— И даже боялся, как бы старик никуда вечером не убежал.

— Ты распечатываешь письма, Милослав? — испуганно спросил учитель Ержабек.

— Это была телеграмма. Я ведь ее сам принимал.

— Неважно! — загремел Шпичка. — Болтать об этом все равно не следует!

— Но-но-но!

— Знаешь что? Давай-ка выйдем на минутку.

Все присутствующие удивленно подняли головы. Такое предложение в каждой нормальной деревне еще и сегодня означает то же самое, что и прежде: выйти на улицу, чтобы дать по носу. Только голос Шпички звучал нормально и сухо. Потом он добавил:

— И ты, учитель, тоже.

Стало ясно, что комедии не будет.

В пивной, разумеется, стали раздумывать.

— Что за тайны он хочет им сказать?

— Умеешь считать? Так посчитай!

— Ты это к чему?

— После обеда он обходил членов комитета. Эти ведь тоже члены!

— Стало быть, будет собрание.

— И речь пойдет о Якубе.

— Как ты об этом узнал?

В то время, как Пепик Шпичка говорил перед пивной обоим членам комитета о том, что решил созвать собрание, и объяснял, какая будет повестка дня (Ванек и Ержабек относятся к четверке, которая непременно будет возражать, если вообще не отвергнет), в пивной Ладя Панда наклонился к уху Франты Ламача и сказал:

— Я ничего не знаю, но сосчитай! Сколько их в комитете? Девять. Кого Пепик обежал сначала? Вокача, Гавлену, Шмида и Вондру. Все четверо — его верные единомышленники. Вместе с Пепиком их пятеро. Потом он пошел к Якубу. А теперь пробует, не удастся ли ему случайно расшатать кого-нибудь из этой более слабой четверки. Спрашиваю тебя: с какой стати он действует именно так? Из-за кого? Увидишь, что говорить будут о Якубе, о том, что комитет этот поступок Якуба вроде бы одобрил. Иначе он не созывал бы собрания таким образом.

Ладя Панда моргнул и одновременно победоносно приподнял бутылку. (Пусть себе некоторые думают, что в деревне живут одни дураки.)

Маленьким и острым, как бритва, ножиком Якуб разрезал брюшко форелей, выдирал внутренности, но хвосты и головы оставлял. В этом деле он знает толк. Форели, которые он принес, могут быть приготовлены только одним способом: посолены, слегка обвалены в муке и пожарены на сильном огне в масле с добавлением нескольких зерен тмина. Голову и хвост не едят, но они, как и мука, помогают рыбе до последней минуты сохранять первоначальный вид и до некоторой степени и свою природную окраску.

Он с нетерпением ждал того момента, когда Милена будет на кухне своим глубоким голосом перекрикивать шипение масла на сковороде, а Якуб и Вацлав будут спокойно болтать в комнате и делать вид, что не слышат ее. Он замечтался, а потом неожиданно опомнился, поняв, что к нему пришло хорошее настроение. «Что же это за чертовщина? Минуту назад у тебя было такое ощущение, будто на тебя падают скалы и разверзается земля, а теперь ты чистишь рыбу, гладишь спинки форелей. Признайся, что по-мальчишески ожидаешь, как эта безжизненная, нежная масса дернется в руке и превратится в вербовую веточку. И вот у тебя уже хорошее настроение. В твои-то годы менять настроения, как апрель погоду!..»

А почему, собственно, нет? Минуту назад Якуб прогнал дьявола слабости, пораженчества и безнадежности. Дьявола, который, по рассказам мамы-мельничихи, умеет принимать разные обличья. Якуб помнит, что ему эти разные обличья как раз очень нравились. А может, такое избавление от дьявола и есть та самая малость, что желает в жизни каждый человек? Но нет! Якуб слишком хорошо знает, что именно эта обычная вещь, это избавление от дьявола неуверенности и слабости — самая большая награда, которую нигде и ни за что не купить.