Збинек Кованда - Палец на спуске

— Пан Вондра, после обеда к нам приезжает какой-то парень, чтобы разобраться в старых грехах. В них замешан Якуб Пешек. Вы не хотели бы кое-что рассказать этому парию, ну, например, как Пешек конфисковал у вас ружье, хотя сам тайком хранит винтовку?

Если Алоису Машину нужны были часы раздумий и нечеловеческие усилия для понимания всего происходящего, то трактирщик Цвекл, который регулярно слушал радио и обладал задатками доносчика, разбирался в делах играючи.

Старый Вондра долго смотрел в лицо Цвеклу, а потом ответил:

— Слушай, Ладислав, оставь ты лучше это. Когда валят дерево, бывает, что оно подминает под себя и лесоруба. Дерево-то уже срубленное, а лесоруба тоже поминай как звали. Лучше брось это!

— Ну, как знаете.

Цвекл расценил этот ответ, как старческий бред Вондры, которому уж больше ничего не осталось. Поэтому он тут же о нем позабыл.

Но старый Вондра не забыл. Был он человеком суровым и ворчливым. В свое время, будучи крестьянином-бедняком, он имел корову, трех коз, поросенка и гектар каменистой земли. Он всегда любил лес и увлекался охотой. Он, конечно, не забыл, как Якуб отобрал у него ружье, но не забыл также ни одного дня прожитой жизни.

Улегшись в постель, старик подождал, когда придет обедать сын, и все подробно рассказал ему.

Случилось так, что как раз в этот момент, когда в половине второго в трактире пана Цвекла стали появляться один за другим гости и вроде бы случайно усаживаться за длинным столом, чтобы дождаться прибытия из областного центра крупного деятеля, в доме Якуба появился первый неожиданный гость.

— Дедушка, вы ни о чем не догадываетесь? — Молодой Вондра заглянул к нему на кухню.

Перед Якубом на столе стояла тарелка с недоеденными вареными овощами. Якуб спокойно доел их, а затем ответил:

— Нет, а что случилось?

— Пока ничего, но примерно через час к вам придут гости.

Вондра еще не кончил рассказывать, как появился вахмистр Шмид. Он снял ремень, сунул пистолет в карман брюк и стал молча слушать Вондру.

Когда рассказ был окончен, Шмид произнес?

— Вот здесь мы их и подождем, дедушка. Сейчас они как раз собираются в трактире. Раньше чем через час готовы не будут. Горлопанов там хватает. А Пепик Шпичка должен с работы подоспеть. Дома его ждет записка. Так что спокойно доедайте, а потом сходите за своим ружьем. Когда они придут, оно будет уже моим. Ясно?

Якуб улыбнулся. Его ружье! Кусок ржавого железа. Он невольно вспомнил деревянную, грубо сколоченную и выкрашенную пирамиду, в которой под номером девятнадцать стоял его автомат, когда Якуб был членом народной милиции на заводе «Шкода». Теперь уже давно, с тех пор, как Якуб ушел на пенсию, автомат принадлежит другому человеку.

А кому этот автомат будет принадлежать сегодня вечером или завтра?

Ярослав уже давно сидел в своем кабинете, пытаясь придумать, как оттянуть наступление чего-то важного, суть которого была ему неясной.

Потом он оставил в покое бумаги и попросил машинистку из соседней комнаты приготовить кофе. Она была любезной и предупредительной девушкой. Словно ничего вокруг не происходит. Ну, а что в действительности произошло?

Помешивая кофе, Ярослав неторопливо искал хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы ему избавиться от неприятностей.

В стеклах стоящего напротив книжного шкафа Ярославу чудились фигуры опозоренного, но спокойного и выдержанного тестя Якуба, комичного, но жалкого и несчастного отца Алоиса, рассудительной и преданной жены Марии, липкого товарища Гавличека, деятельного и холодного шурина Вацлава, ненавистного и презираемого, но до изнурения правдивого редактора Фулина, отвратительного Вилема Штемберы, который стремится подольше прожить, сам не зная зачем… «А зачем, собственно говоря, живу я сам? До чего я дошел! Такое впечатление, что я превратился в старую развалину и присутствую на чьих-то похоронах».

— Что ты делаешь, Ярослав?

Эти слова вырвались у Марии после того, как дед Алоис крикнул, что его сын — весь в отца, голова у него варит и он не допустит позора!

Ярослав уперся локтями в стол и закрыл ладонями глаза.

«Где я совершил ошибку? Что сделал плохого? Кого оскорбил? — И тут он понял до удивления простую вещь: его обманули и подвели. — Я хочу справедливости, а они собирают в записные книжки адреса. Я хочу гуманности и человечности, а они говорят о голубой крови. Я хочу быть человеком, а они оскорбляют даже Марию, у которой ничего в жизни не было…»

В его голове мысли начали сталкиваться, путаться, лезли какие-то слова, которые приходилось отбрасывать, отталкивать.

«У меня осталась только совесть, моя чистая совесть… Но чистая совесть означает прочно стоять на чьей-то стороне. Это давно известно, еще с 1949 года. Вставай и сейчас! Другого выбора нет».

Это были последние слова, пришедшие ему в голову и побудившие к действию.

«Сегодня, сейчас же я должен переговорить с дедом Якубом!»

Немного подумав, Ярослав снял телефонную трубку и набрал номер директора студии.

— Товарищ директор, разрешите мне после обеда уйти с работы.

Директор злорадно усмехнулся. Он знал, что нервы у Ярослава Машина не выдержат. В трубке послышался добродушный голос директора:

— Разумеется, Ярослав, все мы уже достаточно издерганы…

Ярослав тут же направился в гараж, где стоит его машина.

Стулья вокруг квадратных столиков в трактире Цвекла сегодня пустуют: посетители, приходящие обычно отдохнуть после обеда, теперь либо уселись возле длинного прямоугольного стола с правой стороны, либо совсем не пришли. И последних было большинство: народ в деревне в основном осторожный. Утро вечера ведь мудренее.

Пану Беранеку это только на руку. К сидящим вместе с ним за длинным столом он может обратиться с любым вопросом. Всего сидели семь человек: пан Гавличек, Алоис Машин, агроном Бурда, Франта Ламач, учитель Ержабек, заведующий почтой Ванек и, наконец, трактирщик Цвекл, целиком возложивший, конечно временно, свои обязанности на жену.

По мере появления гостей Алоис представлял каждого, а потом на ухо рассказывал пану Беранеку биографические данные. Все шло как по маслу, именно так пан Беранек себе это и представлял.

Но вот он встал и произнес:

— Господа… — Это прозвучало как приглашение к танцу, поскольку можно было действительно уловить вопросительную интонацию. Он немного помолчал, раздумывая.

Его представление о деревенских жителях всегда характеризовалось пренебрежением и включало два компонента: запах навоза и душевную ограниченность. Этот горожанин, в сущности, немного побаивался деревенских жителей за их особую твердость, основательность, удивительную стабильность. И чтобы прикрыть свой страх и презрение, пан Беранек решил выступать перед ними в самом высокопарном духе.