Иэн Макьюэн - Утешение странников

Он сидел за огромным столом, на котором лежали бумаги, а перед ним стояли две мои сестры. Он велел мне сесть на другом конце комнаты в большое кожаное кресло: раньше оно принадлежало моему деду, который тоже был дипломатом. Все молчали. Как в немом кино. Отец достал из ящика стола кожаный ремень и стал бить сестер — по три очень сильных удара каждой пониже спины, — и ни Эва, ни Мария не проронили ни звука. И вдруг я оказался снаружи. Перед запертой дверью. Сестры ушли каждая в свою комнату плакать, а я поднялся по лестнице к себе в спальню, и на этом все кончилось. Отец больше не упоминал об этом случае.

Н-да, сестры. Они меня ненавидели. Они спали и видели, как бы мне отомстить. Я думаю, еще несколько недель после того случая они ни о чем другом между собой вообще не говорили. Все произошло, когда в доме опять никого не осталось, ни родителей, ни повара, — примерно через месяц после того, как сестер выпороли, а может быть, и больше. Но сначала я должен вам сказать еще одну вещь: несмотря на то что я был любимчиком, существовала уйма строго-настрого запретных для меня вещей. В особенности это касалось сладостей, как еды, так и напитков: ни шоколада, ни лимонада. Дед никогда не позволял отцу есть сладкое, за исключением фруктов. Это вредно для желудка. Но самое главное, что сладости, и в особенности шоколад, очень дурно влияют на мальчиков. От них характер становится слабым, как у девчонок. Может, это и правда, только наукой пока не доказано. А еще отец очень заботился о моих зубах, ему хотелось, чтобы зубы у меня были совсем как у него, идеальными. Вне дома мне время от времени перепадали сладости от других мальчиков, но дома я даже в глаза их не видел.

В тот день я был в саду; ко мне подошла Алиса, самая младшая из моих сестер, и сказала: «Роберт, Роберт, скорее иди на кухню. Там для тебя такое угощение! Эва и Мария устроили для тебя самый настоящий пир!» Поначалу я не хотел идти, потому что сразу заподозрил какой-то подвох. Но Алиса повторяла снова и снова: «Ну быстрей же, Роберт», — так что в конце концов я все-таки отправился на кухню, где меня ждали и Эва, и Мария, и Лиза, четвертая сестра. А на столе стояли две большие бутылки лимонада, торт с кремом, две упаковки кулинарного шоколада и большая коробка зефира. Мария сказала: «Это все тебе». Я тут же насторожился и спросил: «С чего бы это?» А Эва ответила: «Мы хотим, чтобы впредь ты был к нам добрее. Когда ты все это съешь, ты ведь уже не сможешь забыть о том, как хорошо мы к тебе относимся». Мне это показалось достаточно убедительным, а сладости выглядели такими вкусными, и вот, недолго думая, я уселся за стол и потянулся за бутылкой лимонада. Но Мария тут же перехватила мою руку. «Сначала, — сказала она, — ты должен выпить лекарство», — «Это еще зачем?» — «Ты же знаешь, что сладости вредны для твоего желудка. Если ты разболеешься, папа поймет, чем ты тут занимался, и у нас у всех будут большие неприятности. А от этого лекарства все будет так, как надо». Я открыл рот, и Мария влила в меня четыре большие ложки какого-то масла. Вкус был отвратительный, но это было уже не важно, потому что я тут же накинулся на шоколад и на торт и стал запивать их лимонадом.

Сестры стояли вокруг стола и смотрели, как я ем. «Что, вкусно?» — время от времени спрашивали они, но ел я так быстро, что разговаривать было просто некогда. Я и впрямь поверил, что они заискивают передо мной потому, что знают: когда-нибудь я унаследую дедушкин дом. После того как я допил первую бутылку лимонада, Эва взяла со стола вторую и сказала: «Мне кажется, вторую он уже не осилит. Наверное, нужно ее убрать». И Мария тут же подхватила: «Да-да, конечно, убери ее. Только мужчина в состоянии выпить две бутылки лимонада подряд». Тогда я выхватил у сестры бутылку и сказал: «С чего это вы подумали, что я с ней не справлюсь?» И сестры в один голос ахнули: «Роберт, мы глазам своим не верим!» Естественно, я выпил ее до дна и не оставил ни крошки ни от шоколада, ни от зефира, ни от торта, а сестры стояли рядом и дружно хлопали в ладоши: «Браво, Роберт!»

Я попытался встать. Кухня закружилась у меня перед глазами, и мне вдруг страшно захотелось в туалет. Но тут вдруг Эва и Мария сшибли меня с ног и прижали к полу. Я был слишком слаб, чтобы бороться с ними, а они были гораздо больше и сильнее меня. У них наготове был длинный кусок веревки, которым они и связали мне руки за спиной. А Лиза с Алисой все это время скакали вокруг и пели: «Браво, Роберт!» Потом Эва и Мария рывком поставили меня на ноги и тычками погнали вон из кухни, потом по коридору, через просторный холл — в отцовский кабинет. Они вынули вставленный с внутренней стороны ключ, захлопнули дверь и заперли ее снаружи. «До свидания, Роберт! — прокричали они мне в замочную скважину. — Теперь ты большой, теперь ты настоящий папа в настоящем кабинете».

Я стоял посреди этой огромной комнаты, под люстрой, и поначалу никак не мог понять, зачем меня сюда привели, а потом понял. Я попытался развязаться, но узлы были затянуты крепко. Я кричал, колотил в дверь ногами, бился о нее головой, но дом словно вымер. Я начал бегать из угла в угол, пытаясь найти хоть одно не застланное дорогими коврами местечко, но ковры были всюду. И в конце концов я не выдержал. Сперва пошел лимонад, а вскоре вслед за ним шоколад и торт, жидкие, как вода. На мне были короткие штанишки, как на обычном английском школьнике. И вместо того чтобы стоять смирно и испортить всего один ковер, я носился по всей комнате, крича и рыдая, как будто отец уже дышал у меня за спиной.

В замке провернулся ключ, дверь распахнулась, и в комнату вбежали Эва и Мария. «Фу-у-у! — закричали они. — Ну, быстро, быстро! Папа идет». Они развязали веревку, снова вставили ключ с внутренней стороны и убежали, хохоча как безумные. И я услышал, как у парадного остановилась машина отца.

Поначалу я не мог даже сдвинуться с места. Потом сунул ржу в карман, вынул платок и пошел к стене — да-да, это осталось даже на стенах, даже на отцовском столе — и начал промокать старый персидский ковер. Потом я посмотрел на ноги: они были черными едва ли не сплошь. От платка не было никакого толку, он был слишком маленький. Я подбежал к столу и захватил пятерней какие-то бумаги: именно в этом виде и застал меня отец — вытирающим ноги мятой пачкой государственных документов, а пол в кабинете вокруг меня более всего напоминал самый настоящий свинарник. Я сделал по направлению к нему два шага, рухнул на колени, и меня вырвало едва ли не ему на самые туфли, и рвало меня долго. Когда я остановился, он так и стоял в дверном проеме. В руке у него был портфель, а лицо не выражало ровным счетом ничего. Он посмотрел на то место, куда меня вырвало, и сказал: «Роберт, ты ел шоколад!» И я ответил: «Да, папа, но…» Но этого было довольно. Потом ко мне в комнату приходила мама, а утром пригласили психиатра, который сказал, что я перенес травму. Но отцу довольно было одного того, что я ел шоколад. Он порол меня каждый вечер, три дня подряд, и еще много месяцев я не слышал от него ни единого доброго слова. Долгие, долгие годы мне не разрешалось заходить к нему в кабинет, пока я не вошел туда со своей будущей женой. И до сей поры я в рот не беру шоколада, и сестер я тоже так и не простил.