Франсуаза Малле-Жорис - Дикки-Король

Кения. Для Клода эта страна стала абстрактным понятием. Местом, куда сбегают, чтобы избавиться от назойливой любви. Хотя и он тоже был далеко от Антверпена и мест, связанных с их любовью, сидел в этом тесном баре, задыхаясь от жары, прижавшись лбом к бутылочного цвета оконному стеклу, сквозь которое с трудом различал силуэты детей, проезжающих мимо на велосипедах, молодых людей, что-то обсуждающих у огромной афиши «Дикки Руа поет о любви». Поперек афиши была наклеена полоска: «В вашем округе». Получалось глупо: «Дикки Руа поет о любви в вашем округе».

В баре остались только две пары. Без четверти восемь ушли и они.

— Этот бар похож на пансион, — опять с раздражением сказал бармен. — Низкий уровень. Меня брали на должность бармена, но, как видите, приходится быть официантом… А в восемь часов все уже отправляются ужинать или в кино… Я закрываю и умираю от скуки… Ведь я же люблю свою профессию, мсье!

— Выпейте-ка стаканчик со мной. Ходить в кино или на Дикки Руа… И вправду люди — барахло!

Бармен бросил встревоженный взгляд на своего клиента. Затем посмотрел на улицу, увидел афишу и сопоставил со сказанным.

Они не очень весело посмеялись. Клод снова подошел к стойке, бармен вернулся на свое место.

— Я, — сказал он непринужденно, — люблю только оперу. О, опера! Не хотите ли послушать Каллас?

Клод охотно согласился прослушать небольшую арию в исполнении Каллас. Ему явно становилось лучше. Опьянение было уже приятным. Он тоже обрел свою Кению. Перехитрил Фанни. Бармен поставил пластинку.

— Каллас, это твоя… твоя Кения, правда? — сердечно обратился он к бармену.

А тот с сосредоточенным видом подливал и подливал себе граппу. Они теперь остались вдвоем, и им было хорошо. Беглецам. Клод вдруг вспомнил о книге, которая так называлась. Читательница ее тоже сбежала в Кению. Сан-Антонио или Малларме. Мегрэ или Бернар Анри-Леви. Фанни или Грета Гарбо. Все та же борьба. За то, чтобы вырваться из этого мира, этого бара, этой скорби…

Несмотря на все свои старания, бармен не улавливал сути. Отчасти, наверное, из-за граппы, он привозит ее из Ливорно, виски не любит, извинялся он…

— Все одно, — отвечал Клод, который излагал свою мысль, как ему казалось, с чрезвычайной ясностью. — Ты прекрасно видишь, что я прав… Виски или траппа — чисто условная разница. Мы здесь сидим и слушаем Каллас, но могли бы точно так же слушать того типа, Дикки Руа, если бы у нас был соответствующий настрой. И пережили бы то же самое. Шок.

Он похлопал бармена по плечу. Этот сердечный жест растрогал итальянца. Обоим казалось, что они переживают великий миг человеческого взаимопонимания.

— Нужно все-таки закрыть бар… — неуверенно сказал бармен. — Заметьте, половила клиентов сидит перед телевизорами, а другая — на концерте… Мы услышим, когда он подойдет к концу. Да, шапито далеко отсюда, за поселком, но если напрячься, то слышно… Еще по одной? Они еще не скоро будут возвращаться…

Бармен, в свою очередь, достиг той стадии опьянения, из которой победоносно выплывал Клод, почувствовавший новый прилив удесятеренной энергии.

— Нам тоже, Аттилио, еще рано возвращаться! Пойдем, смешаемся с толпой! Пойдем слушать Каллас!

— Меня зовут Эмилио, мсье. И это не Каллас, а…

Клод поволок его за собой через маленькую боковую дверь, и на свежем воздухе бармен совсем уже не мог вспомнить имя…

— Да нет, это она, Каллас! Между прочим, кто бы то ни был, я ведь только что доказал, что это одно и то же, не так ли? — очень разумно ответил Клод. Разве я не прав?

— Да, мсье, конечно, да.

— Ну так что, идем?

— Идем.

И они пошли.

Шапито оказалось дальше, чем они думали. Их запутал звук. Пришлось карабкаться на невысокий холм, затем спускаться, так как бармен перепутал тропинку…

Ночь была великолепная, светлая и тихая… бесполезная: люди смотрели телевизор. Слегка поцарапавшись о кусты, двое мужчин неожиданно оказались на небольшой типично южной площади с неизменными платанами и тремя фонарями. Здесь было установлено шапито.

— Вот мы и пришли! — попытался сказать Клод, отряхивая брюки, но не услышал собственного голоса; засмеялся, но и смеха своего не услышал — и это рассмешило его еще больше.

— Эмилио, ты-то слышишь меня?

— Я слышу Каллас… — ответил итальянец с восторгом на лице.

— Ты совсем одурел, старик, — презрительно, но с долей сочувствия констатировал Клод.

Они подошли к шапито, откуда доносились звуки, показавшиеся им мелодичными.

— Два хороших места, — попросил Клод с большим достоинством.

Высокий худощавый парень, стоявший у входа в шапито, посмотрел на них с удивлением.

— Мы прошли несколько километров, чтобы послушать Каллас… — простонал бармен. И в виде доказательства продемонстрировал свои разодранные руки.

Высокий парень засмеялся. В конце концов, они не похожи на хулиганов и даже при галстуках.

— Пробирайтесь вглубь, — разрешил он. — Осторожно! При малейшем шуме я вас выставлю!

Они вошли и смирно уселись на очень жесткую скамью рядом с группой возбужденных девушек, которые потеснились, чтобы дать им место. Бармен сразу же заснул, хотя сидел очень прямо, просыпаясь на несколько секунд лишь во время аплодисментов, к которым присоединялся, как автомат.

В отдельные моменты Клод тоже испытывал восторг. Он смутно различал девушек в серебристо-голубых костюмах, ноги, затянутые в высокие сапоги, блики света и белый, иногда раздваивавшийся силуэт, который, казалось, плыл по сцене.

— Балет платоновских идей, — доверительно сообщил он сидящей рядом девушке, которая в трансе раскачивалась взад-вперед.

— Ну разве это не чудо? — ответила она.

Словно разбуженный электрическим разрядом, в этот момент проснулся бармен и в полном восторге закричал:

— Да здравствует Каллас! Браво! Браво!

— В Италии говорят «брави!», — поправил Клод.

Ему казалось, что это уточнение первостепенной важности. И, преисполненный решимости исправить пусть даже невольную ошибку приятеля, встал со своего места (напрасно сидящая рядом девушка, с расплывающимся перед его глазами лицом, повисла у него на руке) и заорал во все горло:

— Брави Каллас! Брави! Брови!

— Что происходит? — оторопев, спросил Алекс. — Крики в зале?

Минна только что сошла со сцены.

— Я не знаю, что случилось. Это слева, в глубине, какие-то типы что-то кричат по поводу Каллас, кажется.

Катрин и Жанна тоже вернулись за кулисы, поправляя свои голубые туники.

— Куда смотрит Серж? И где этот наряд полиции? — в ярости взвизгивала Жанна. — Мы как раз запели на три голоса «Падай снег в молчанье ночи». Ничего себе получилось молчанье!

— Тише! Тише! Кажется, они успокоились…

Дикки запел свой самый популярный шлягер «Одною я живу мечтой». Он исполнял его в середине второго отделения. Обычно в конце этой песни под припев «Огоньки любви» немного раззадорившаяся публика щелкала зажигалками, а прожекторы постепенно гасли. Трюк почти всегда удавался. Добившись таким образом единодушия в зале, Дикки завершал свое выступление двумя нежными мелодиями «Мое одиночество» и «Цепи любви», затем под всеобщий восторг удалялся со сцены и вновь выходил со своей вокальной группой, чтобы закончить концерт на более веселой ноте — исполнением песни «Ни один инструмент не фальшивит», которая давала возможность представить публике музыкантов, не нарушив ритма всего представления.