Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

– Без сомнения. Но не из-за него. Прошу, верь мне, Робин. Я не последний дурак!

– Не уверен в этом, – покачал головой Робин, но в его неодобрительном тоне слышалась ироничная нотка. – Я поспрашиваю, и посмотрим, что можно будет сделать.

Помолчал и добавил:

– Но никаких обещаний!

За последние недели из дома пришли письма с новостями, от которых Морган не мог отмахнуться: умирала Мэйми Эйлуорд, старейшая и ближайшая подруга его матери, а тетя Лаура, сестра отца, была очень больна. Мысли о долге и обязанностях терзали Моргана. Не следует ли ему оставить Египет и вернуться на родину? Он не питал никаких иллюзий по поводу того, что это означало. Поддайся – и золотое время будет безвозвратно потеряно. Ему уже не вернуться к Мохаммеду и к тому, что между ними происходило. И этот выбор Морган должен был сделать в полном одиночестве, поскольку не мог ничего объяснить ни Лили, ни тете Лауре.

Да и кому он мог рассказать о своей любви? Он написал о ней горстке друзей, остававшихся дома, но догадывался, каким абсурдным и нелепым выглядело его письмо. Конечно, в Египте его никто бы не понял. Тем не менее то, что он влюблен, не было для него секретом. В истории с Мохаммедом не существовало особого, определяющего момента, как в случае с Масудом в Париже. Скорее он влюбился посредством Мохаммеда, в силу чего любовь стала маленьким, четко очерченным пространством в самом центре его жизни, где ничто не отбрасывало тени.

Неспособность прийти к решению есть своего рода решение. Пока Морган колебался, время истекало и результат был отнюдь не самым плохим. Но его домашние дела внезапно явились ему в истинном свете, когда Мохаммед получил письмо, в котором говорилось, что его мать заболела и умерла.

Моргану до этого момента уже приходилось находиться рядом с близкими людьми, уязвленными страданием. Но с английскими друзьями было просто – чтобы ты мог выразить соболезнование или выказать участие, существовали определенные ритуалы. Здесь такое не работало. Морган не мог сопровождать Мохаммеда во время похорон, не мог разделить с ним бремя встречи с отцом и новой семьей отца. Он мог лишь узнать обо всем из короткого письма да ждать возвращения друга. Когда тот вернулся, то выглядел так, словно прибавил в весе, набрав массы, – печаль сделала его тяжелым. Он очень любил свою мать.

Это событие еще более приблизило Моргана к Мохаммеду, но в то же время отдалило. Он стал лучше понимать своего друга, однако, с другой стороны, все напоминало ему, какими разными жизнями они жили. Пропасть, разделяющая их, стала еще глубже оттого, что в Доме Печали появился новый постоялец – сводный брат Мохаммеда приехал с ним после похорон и, когда Морган навестил друга, сидел в углу и смотрел на него враждебным взглядом, полным злобы.

В то же самое время на собственной квартире Моргана случилась неприятность. Когда Мохаммед пришел к нему в воскресенье, чтобы поговорить и поиграть в шахматы, в комнату неожиданно заглянула Ирэн, которая, увидев, что они оба сидят на постели, издала непроизвольный крик.

После, конечно, Морган поговорил с ней.

– Этого юношу я встретил у Робина Фернесса, – солгал он. – Очень достойный молодой человек, я вам гарантирую. Я даю ему уроки английского языка.

– Но им нельзя доверять, – зашипела Ирэн. – Даже если вы думаете иначе. Нельзя же быть настолько доверчивым! У меня в доме так много ценностей…

– Я отвечаю за ваши ценности, – сказал Морган, и это ее успокоило. Но он решил больше не приводить Мохаммеда домой.

Их совместная жизнь всегда была мизерной, сложенной из кусочков и остаточков времени, по большей части занятого работой. Но теперь и этот крохотный островок сокращался до минимума. Место для встреч наедине отсутствовало, а встречи на людях были опасны. Мохаммед, более привычный к тому, что в его жизнь вмешиваются посторонние, относился ко всему философски; Морган же впал в уныние. Поэтому, когда от Робина пришло предложение, круто переменившее их жизнь, это не показалось чересчур ужасным.

Фернесс не забыл о просьбе Моргана и постоянно делал соответствующие запросы. Через несколько недель он сообщил Моргану, что кое-что нашел.

– Это работа в военной разведке, – сказал он. – Связана с войной. Правда, имеется один недостаток, если смотреть с твоей точки зрения. Работа в зоне Суэцкого канала, а значит, твоему приятелю придется уехать из Александрии.

Несколько недель назад Морган бы колебался, но сейчас у него не осталось никаких сомнений: зарплата вдвое больше того, что Мохаммед получал на трамвае!

– Я искренне благодарен тебе, Робин, – сказал Морган Фернессу.

– Ты имеешь в виду, что он принимает предложение?

– Конечно, он согласен работать.

Как Морган и думал, Мохаммед принял предложение с радостью и волнением. Правда, было одно небольшое сомнение.

– Я должен работать шпионом? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Морган. – А это кажется тебе ужасным?

– Конечно.

Но, подумав немного, он лукаво улыбнулся:

– Впрочем, не очень.

До отъезда оставалось несколько недель, во время которых оформлялись документы Мохаммеда и его пропуск. Чувство спокойной обреченности, почти умиротворения, снизошло на обоих. Подспудно они оба понимали, что близость была лишь интерлюдией, а неизбежное расставание уже грозило им из недалекого будущего.

Это ясное спокойствие приняло конкретные формы однажды вечером, незадолго до того, как друзья попрощались. Брат Мохаммеда куда-то ушел, и Дом Печали оказался в их распоряжении. Тем не менее все шло как обычно. Словно выброшенные на берег пассажиры потерпевшего крушение корабля, они, обнявшись, лежали на постели, глядя в потолок и лениво лаская друг друга. Рука Моргана, как часто бывало, отправилась в странствия, но, вместо того чтобы прервать эти поползновения, Мохаммед оставался совершенно неподвижным. Мгновение подумав, он откинулся назад и принялся расстегивать свои льняные брюки.

– Делай то, что ты хочешь, – сказал он Моргану.

Предложенное Мохаммедом казалось невозможным! Морган, оцепенев, смотрел на друга. Но смущение длилось недолго, и вместо того, чтобы говорить, он начал действовать. Потянув за край нижнего белья, он увидел то, что так часто себе представлял.

Конечно, он подумал о Монтазахе, но сегодня все было более безопасно, и обнаружить их никто не мог. Оба они, не говоря ни слова, посмотрели вниз, словно сторонние зрители, и Морган принялся за дело. Эти ритмичные движения, когда применяешь их не по отношению к себе, оказываются удивительно тяжелой работой. В последний момент Мохаммед издал легкий горловой хрип, словно произнес некое слово, а потом отодвинул руку Моргана.