Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

С другой стороны, как ни сопротивлялся он такому прозрению, Египет оказался ему гораздо ближе, чем он мог помыслить. Трудно было смириться с мыслью, что сюда он уже может никогда не вернуться. Он начал сочинять книгу об Александрии, и в процессе письма город для него обрел новую значимость. Теперь у него появилась история, он зажил собственной жизнью, и немалая ее часть для Моргана была связана с Мохаммедом.

Над книгой еще предстояло работать и работать, но эту часть рукописи он решил взять с собой в Англию. Все остальное останется здесь. Поскольку отъезд был неизбежен, Моргану почти хотелось исчезнуть из Египта без сцен прощания – просто сесть ночью на корабль и раствориться в кромешной тьме.

С Мохаммедом все будет хорошо, думал он. Чахотка, даже если это она, теперь побеждена. Когда Морган приехал в Мансурах в последний раз, его друг пребывал в отличной форме. Радостно было видеть, что здоровье его так поправилось. Он прибавил в весе, уже много недель кровь не шла легкими при кашле, чувство постоянной усталости оставило его.

Все складывалось отлично, и Моргана уже не так, как раньше, беспокоил смех Мохаммеда и его жены, доносившийся из соседней комнаты. Он оставлял своего друга гораздо более обеспеченным, чем тогда, когда они встретились в первый раз и Мохаммед работал простым трамвайным кондуктором, жил почти без денег в съемной квартире и был совершенно одинок.

Хотя, когда они утром на второй день отправились гулять в поля за городом, Мохаммед выглядел печальным. Разве они плохо жили все это время в Египте? И разве Морган не может остаться здесь? Почему он хочет ехать домой? Мохаммед задавал подобные вопросы в своих последних письмах – он знал, как бить по больным точкам.

– Полагаешь, я об этом не думал? – спрашивал Морган. – Я не хочу уезжать, но, боюсь, должен. У меня обязательства. Мать осталась одна.

– Привози свою мать в Египет. Она и мне будет матерью.

– Невозможно, – улыбнулся Морган, но одновременно испытал боль в душе. Как же мало знает Мохаммед о том, как устроена жизнь в Англии! Как бы ему, Моргану, хотелось совместить две жизни и две страны. А может, привезти в Англию Мохаммеда, познакомить с друзьями и родственниками, и пусть думают что хотят? Каким бы облегчением было на все наплевать!

Но Лили он впервые сообщил о своем египетском друге всего две или три недели назад, причем писал с должной осторожностью и мимоходом сообщил о его женитьбе.

– Разве ты не сможешь найти мне работу в Англии? – спрашивал Мохаммед. – Я сразу же приеду.

– Я попытаюсь, – отвечал Морган, и голос его звучал не очень искренне. – Но не думаю, что ты будешь очень счастлив.

– Где бы ты ни нашел работу для меня, я буду тебе благодарность. Даже в Индии. Когда ты поедешь туда в следующий раз, я бы поехал с тобой.

– Возможно, мы так и поступим, – говорил Морган.

Но и эта идея была неосуществимой. Индия – иная жизнь, иная любовь, и Морган не представлял, как сможет привезти туда Мохаммеда.

Долина с теряющимися в тумане купами деревьев и фермами, где они гуляли, напоминала окрестности Кембриджа. Они спустились на дно дренажной канавы, где Мохаммед расстегнул брюки и позволил Моргану вдали от людских глаз несколько минут ласкать себя. Он не слишком возбудился, да и Морган не особо усердствовал. Они молчали о том, что между ними происходит, а довести дело до конца обоим казалось не столь уж важным.

Спустя две недели Морган, держась за поручни, стоял на палубе корабля, увозящего его из Египта. Во все стороны простиралась вода, земли не было видно ниоткуда. Ничего твердого и основательного, на чем задержаться взгляду. Прощание прошло трудно, как Морган и предвидел, отчасти потому, что ритуал не содержал особого смысла – все, имеющее значение, уже произошло до этого. Сожалеть о чем-то было бессмысленно, а потому, вероятно, в мыслях Моргана царил не Мохаммед, а поэт.

За несколько дней до отъезда Морган отправился навестить его на Ру-Лепсиус, чтобы попрощаться. Они стояли на балконе, попивая ракию, и смотрели на восточную гавань. В сгущающихся сумерках исчезли все уродства города, мягкий бриз дул с моря. Они болтали в своей обычной бессвязной манере на исторические темы, но вскоре на балконе воцарилось молчание. Затем Кавафис сказал:

– Итак, вы едете домой.

– Да, – кивнул Морган.

– Как бы я хотел поехать с вами! – произнес поэт. – Я всегда считал себя подданным Англии, хотя я и эллин.

Он удовлетворенно вздохнул и продолжил:

– Но я привык к Александрии. Даже будь у меня деньги, я все равно не переехал бы, хотя это место мне порядком надоело. Маленький город иногда бывает большим бременем, вы согласны? Для такого человека, как я, для необычного человека, существенно важно жить именно в большом городе.

– Мне трудно вас понять, – сказал Морган. – Сам я никогда не жил в большом городе.

– Конечно, мне следует сменить квартиру, – продолжил Кавафис. – Хотя, с другой стороны, здесь есть все, что мне нужно. Внизу публичный дом, где всегда можно найти плоть. Рядом собор Святого Саввы, где мне могут простить мои грехи. А напротив – больница, где я могу умереть.

Морган уже слышал эту шутку, и вскоре, когда Кавафис стал вслух размышлять, что было бы лучше – провести электричество или все-таки переехать, он понял, что пора прощаться.

Выйдя на улицу, он остановился и посмотрел вверх. На балконе все еще виднелось бледное лицо поэта, даже с этого расстояния выглядевшее странным и непроницаемым, в полной дисгармонии с тем, что его окружало. Морган вспомнил свой визит к Кавафису три года назад, когда тот впервые познакомил его со своими стихами, а именно стихотворение «Бог оставил Антония». «Прощай, прощай, Александрия; ее теряешь ты навек» . Морган помахал рукой, и ему показалось, что поэт ответил ему. Но, может быть, только показалось?

С первого мгновения, когда он ступил на землю Англии в Грейвзенде, Морган понял, что не знает ничего, прежде казавшегося столь знакомым. Он попытался пробить лед и погрузиться в старую жизнь. Начал ходить по приятелям, родственникам. Некоторое время жил у тети Лауры, у Барджерсов, у Эдварда Карпентера. Повидался в Белфасте с Мередитами и две недели провел с Голди в Лайм-Реджис.

Но когда он гостил у тетки, непрерывно шел дождь. Флоренс была превосходным собеседником при переписке, но, увы, наяву с ней можно было умереть от скуки. Карпентеру же более интересно было читать лекции, чем слушать. Семейная жизнь Хома совершенно разладилась, а Голди исполнился самыми мрачными мыслями по поводу состояния мира, хотя деревенский дом, где они остановились, оказался превосходным.

Если, несмотря на все это, он продолжал разъезжать, то лишь потому, что сидеть дома было куда болезненнее. И, конечно же, дома находилась мать, от которой его еще больше отдалили Великие События Истории.