Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

Ответа Морган не ждал. Поэтому рассказал о письме матери. После обеда они сидели вместе в гостиной и читали, и Морган спросил:

– Что мамочка скажет, если Поппи снова уедет?

Мать вздохнула и пальцем заложила место в книге, где читала.

– Все зависит от того, куда.

Морган рассказал ей о Девасе и о возможном приглашении. Внимательно наблюдая за матерью, он не увидел на ее лице следов беспокойства.

– А не может ли это великое царство обойтись без твоих услуг? – спросила она.

– Думаю, может, – ответил Морган. – Но у меня имеется еще один мотив. То есть мой индийский роман.

– О да, – сказала Лили неопределенным тоном.

– Возможно, ты его не помнишь. Я завяз в нем, но лишь постольку, поскольку подзабыл детали индийской жизни. И мне нужно вернуться, чтобы освежить впечатления.

– Ну что же, мой дорогой, – сказала Лили, вновь открывая книгу, – если нужно, поезжай. Только будь осторожен.

Морган и не надеялся, что Лили так легко перенесет внезапное расставание. Хотя вряд ли это имело значение, поскольку Морган сомневался, что приглашение вообще придет.

Но потом оно, конечно же, пришло.

Когда прислали телеграмму, Морган гостил у Голди в Лайм-Реджисе. Сообщение было многословным, но весьма неопределенным, и Морган, стоя в холле, несколько раз прочитал его, прежде чем вернуться в гостиную, где работал Голди. Смущение Моргана было столь велико, что его старший друг, взглянув на его лицо, пробормотал:

– Все в порядке?

– Думаю, да. То есть меня приглашают вернуться в Индию.

– О-о, ужасно, – проговорил Голди. – Вы рады?

– Даже не знаю, – отозвался Морган.

Его поразило то, что невозможное вдруг стало возможным, а что, казалось, находится в другом мире, вдруг приблизилось на расстояние вытянутой руки.

– Он хочет, чтобы я приезжал немедленно, – добавил он.

– Ни за что бы не вернулся туда, – покачал головой Голди. – Если, конечно, существует небесная справедливость, то Всемогущий отправит меня за грехи именно туда. Однако никакой магараджа не имеет надо мной подобной власти.

Всю войну Голди, мрачный пацифист, провел взаперти в Кембридже, желая, как он выразился, впитать в себя весь ужас времени.

В самом начале противостояния Голди отправил свой проект в Лигу Наций и с тех пор настойчиво его продвигал. Принятие Мирной конференцией Конвенции Лиги Наций вернуло ему уверенность в собственных силах, и настроение его с тех пор значительно улучшилось. Хотя он и был озабочен плачевным состоянием мира и его искренне волновало все, от голода в Китае до линчевания негров в Америке, уединившись с Морганом в Лайм-Реджисе, он изменился к лучшему, пребывая в состоянии относительной удовлетворенности жизнью. Завернувшись в халат, он сидел над переводом «Фауста». И хотя говорил Голди с Морганом тоном самым мрачным, подвижный рот выдавал его, а маленькая кисточка на макушке его оранжевой шапочки весело подергивалась.

Морган уже направился к двери.

– Телеграфирую согласие, – сказал он.

– Не обдумав все тщательно? – спросил Голди. – Мудро ли это?

– Что?

Морган смутился, не сразу поняв вопрос.

– Что же здесь обдумывать? – спросил он. – Я еду, и еду непременно.

Теперь, когда новость об отъезде обрела реальные черты, Лили частично вышла из равновесия. В последние дни перед его отъездом она как-то поблекла и стала невнимательной, но Морган понимал, что это от любви к нему, а потому реагировал соответственно. Вечером, перед отъездом, она написала записку, полную самых нежных слов из тех, которыми располагала.

«Мне представляется, что я проснулась много дней назад, а тебя нет уже долгое время. И дом скучает по тебе. Он так печален, словно знает, что ты в отъезде, в Лондоне, уехал на день или два. И во сне у меня было то же самое чувство, когда объявили войну».

Но в печали пребывал не дом, а его мать. И даже это не могло остановить Моргана. Через двенадцать дней после отплытия из Тилбери он уже был в Порт-Саиде.

Морган рассчитывал встретиться с Мохаммедом уже на берегу, но, к своему удивлению, когда он только собирался двинуться к трапу, чтобы спуститься на катер, в толпе на борту корабля вдруг увидел знакомую сияющую улыбку. Они пожали руки и уставились друг другу в лицо. Друзья не виделись два года, и в течение довольно долгого времени Морган ничего не понимал.

– Разве ты не рад видеть меня, Форстер? – спросил Мохаммед.

– Конечно, рад! Но как ты пробрался на корабль?

– Подкупом. Все делается за бакшиш, ты же знаешь.

Он достал коробку и протянул ее Моргану.

– Вот дорогие сигареты, мой тебе подарок, – сказал он. – Коробка неполная, потому что мне пришлось подкупать разных людей, чтобы тебя найти. Но мне кажется, ты меня больше не любишь.

Корабль кишел людьми, и продемонстрировать свою любовь Моргану было негде. Пока они пробирались по палубам второго класса, единственное, что им было доступно, – время от времени телами касаться друг друга через одежду.

Стоял холодный вечер, ветер гнал по небу низкие облака, и Мохаммед был тепло одет. Неожиданно он остановился и, взяв Моргана за руку своей рукой в голубой вязаной перчатке, спросил:

– Ну как ты, друг мой? Как ты?

– Со мной все хорошо. А как ты?

Неожиданно Мохаммед помрачнел.

– Я болен, – сказал он. – Я потерял в весе четыре фунта. Отец Гамилы обанкротился. Жизнь совсем плохая.

Морган остановил его.

– У меня только несколько часов, – сказал он. – Я не хочу разговаривать о грустном. Давай говорить о хорошем.

Мохаммед посветлел лицом.

– Я согласен. Давай притворяться, – сказал он.

Они стояли у поручней, глядя, как огромные угольные баржи проплывают мимо и скрываются в темноте.

– Пойдем и выпьем кофе на берегу, – предложил Мохаммед.

До берега добирались минут пять. Стоя на катере, Морган попытался определить, насколько похудел Мохаммед, но из-за толстого пальто – одна из бывших собственных вещей Моргана – его тело облегала плотная толстая ткань. Может быть, оно и к лучшему – иногда легче ничего не знать.

Приятно было вновь стоять на земле Египта, рядом с другом. До сего момента он не мог представить, как произойдет их встреча. Они вместе пили кофе по-турецки и сообща составляли открытку, которую Морган пошлет матери, после чего отправились гулять вдоль канала. С моря тянулся туман, и вдалеке вода сливалась с небом. Даже фигуры людей возле пристаней казались лишенными плоти, нереальными.

– Похоже на сон, – сказал Морган.

– Да, – ответил Мохаммед, хотя, возможно, они говорили о разных вещах.

В первый раз за вечер они замолчали и пошли, прижавшись друг к другу, плечом к плечу, вдоль мола по направлению к статуе де Лессепса. У могучей скульптуры были видны только ноги, тело исчезало вверху, в туманной ночи. Друзья постояли возле нее в молчании, а затем отправились вдоль пустынного берега, где чуть в стороне от моря нашли ложбину в песке и сели.