Дэймон Гэлгут - Арктическое лето

Морган помнил магарани со своего прошлого визита и знал, что право повидать ее являлось для него, чужеземца, привилегией. Но с тех пор Бапу-сагиб обзавелся другой подругой, Баи-сагибой, которая совсем не желала хранить инкогнито. Она жила в ветхом доме возле въезда в город, где во дворе часто сиживала на коврах, окруженная слугами. Баи-сагиба часто приезжала во дворец; нередко ее навещал и Бапу-сагиб, и в этом случае устраивался привлекавший всеобщее внимание громкий, ярко костюмированный спектакль с участием солдат и лошадей. Но хотя Их Высочество обращался к этой женщине как к магарани, хотя она родила ему троих дочерей и снова забеременела, не было похоже, что они женаты как положено, что ставило Моргана в тупик. Почему осмотрительность и скромность в одном случае предусматривались, а в другом – нет?

Морган знал, что индусы заводили наложниц из слоев общества, к которым сами не принадлежали, и, вероятно, это как раз был один из подобных случаев. Но когда он попытался осторожно обсудить сей вопрос с Бапу-сагибом и заговорил о золотых и серебряных наложницах, Их Высочество громко рассмеялся.

– Она – моя алмазная наложница, – сказал он, чем еще больше сбил с толку Моргана.

Отсутствие Масуда на причале обеспокоило Моргана, но оказалось, что тот уехал в школы, которые располагались глубоко в джунглях, и не получил ни одного сообщения. Теперь, когда Масуд знал, что Морган приехал, он поспешил из Хайдарабада, чтобы увидеться с ним.

Оба нервничали из-за непривычности обстановки.

– Ну, в общем-то, на дворец это мало похоже, – сказал Масуд. – Скорее большой уродливый дом. Мой и то лучше.

– Ради бога, не говори ему такое при встрече, – попросил Морган. – Нужно соблюдать приличия.

– Ты беспокоишься о своей зарплате, – ухмыльнулся Масуд. – И о своем положении. Ты испорчен так же, как они все.

Улыбнувшись, друзья обнялись. Время все сделало проще.

Масуд привез с собой трех людей – клерка-парса и двоих слуг, несущих багаж и бумаги. Большинство подобных жестов делалось напоказ, как понял Морган, потому что Масуд не мог позволить, чтобы его затмил какой-то магараджа из касты Марата. И как только он оказался внутри дворца, то сразу же начал задирать мажордома, Маларао-сагиба.

– Низама Хайдарабада, на которого я работаю, приветствуют двадцатью одним пушечным залпом, – сказал он. – Но я забыл, сколькими приветствуют правителя Деваса…

– Пятнадцатью, – быстро вставил Морган, видя, как расстроился Маларао.

– Вот как? Чудесно! – кивнул Масуд. – А у нас двадцать один!

И он с видимым пренебрежением провел пальцем по пыльной поверхности стола.

Морган ожидал самого худшего. Но когда Масуд встретился с магараджей, он был воплощенная вежливость. Гораздо более велеречивый, чем обычно, но в почтительном, изредка самоуничижительном ключе. Даже когда он задавал Их Высочеству вопросы о конституции, которую как начали разрабатывать восемь лет назад, так и продолжали до сих пор, то делал это предельно уважительно. Все выглядело так, словно Масуд решил на практике показать, что представляет собой ритуал самоуничижения, пародируемый им в письмах.

Бапу-сагиб отлично ему соответствовал. Было ли Масуду удобно во дворце, удовлетворяли ли его обстановка и еда? Он – индийский брат, его имя часто упоминается во дворце, и, что бы он ни попросил, любое его желание будет исполнено. Словам аккомпанировали торжественные полупоклоны и кивки, и все выглядело так, словно два монарха обсуждают дела своих государств.

Но когда Масуд вновь остался наедине с Морганом, то снова стал самим собой. Расхаживая с важным видом, он покручивал кончики усов, в которых начинала проблескивать седина. Ночью спать в помещении было слишком жарко, и они отправились на крышу. Морган устроил себе там постель сразу же по приезде, но Масуд сказал, что он использовал не ту сторону крыши.

– Нет, нет! Только полный глупец, да еще англичанин, станет здесь спать. Ты просто не понимаешь… Да, лечь нужно лицом к городу. Чувствуешь ветерок? Позови слуг, и пусть они перенесут постели.

Постели немедленно перенесли с одной стороны крыши на другую. И когда лампы были погашены, Морган почувствовал, как его наполняет счастье – наконец он может лежать рядом со своим другом и неторопливо беседовать во мраке, исполненном мягкого тепла.

На протяжении последующих дней магараджа развлекал Моргана и его гостя изысканной кухней, представлениями и экскурсиями. Он даже отправил их верхом на слоне на вершину горы Деви. Но, несмотря на отличную обстановку и дорогой стол, Масуд не одобрял то, что видел в Девасе. Конечно, хозяину он ничего не говорил, но, когда он оставался наедине с Морганом, не скрывал своего высокомерного отношения к окружающим его беспорядкам и некомпетентности. Груды строительного камня и кирпича, по его мнению, были отличным симптомом того, что следовало бы изменить в индийских монархиях.

– Истинная независимость все это исправит, – говорил он, потягивая на веранде чай. – Это не настоящая Индия, а гротеск, карикатура на то, что появилось на свет в результате брачного союза твоей империи и нашей глупости.

– Но ведь не мы изобрели монархов, – спокойно сказал Морган. – Они у вас уже были.

– Но не в такой же форме! Посмотри на все эти отходы, на жалкий хлам. Ты знаешь, что в одном из пианино гнездо белки?

– Да, я видел, – сказал Морган, не сдерживая смеха.

– О! Ты только взгляни! Это уже слишком! В то время, когда мы пьем чай!

Масуд имел в виду вереницу слуг, которые протопали мимо, причем каждый из них держал в руках стульчак с ночным горшком. Когда слуги прошли, оставив за собой слабый, но неприятный запах, Масуд вздохнул и развел руками.

Морган снова засмеялся. И смешно и грустно. Если англичане покинут Индию, как это однажды и произойдет, какую жизнь устроят себе индийцы? Наверное, не менее нелепую, чем была при англичанах.

Тот же вопрос терзал обоих, когда через день или два они ехали в Уджайн, один из священных городов Индии, и Морган надеялся, что его друг получит удовольствие, рассматривая спускающиеся к реке ступени, на которых индусы лихорадочно отправляли свои религиозные ритуалы. Это было больше чем просто развлечение. В свой первый приезд, в Бенаресе, Морган почувствовал, что максимально приблизился к чему-то истинно индийскому. Когда по берегам горели мертвые, а на реке и по ее берегам на многие километры тянулось столпотворение лодок, храмов и святилищ, Морган увидел, как выглядела эта страна, когда сюда еще не пришел белый человек.

Но хотя река в Уджайне представляла собой бледную копию сцен, наблюдаемых Морганом на берегах Ганга, Масуд был в ужасе. Сотни садху совершали свои ритуалы, омывали себя, болтали или молились. Многие из них были почти голыми, многие покрыты пятнами и полосами яркой краски или вымазаны пеплом. Кое-кто сидел на гвоздях. Масуд уставился на группу, которая распивала чай; глаза его расширились от распиравшего изнутри чувства и, посмотрев на Моргана так, словно тот был во всем виноват, он закричал с негодованием: