Эвелина Пиженко - Когда осенние печали. Часть 2.

Он был совершенно искренне зол — на Изабеллу, на Олега, на себя… Видимо, чувствуя это, женщина наблюдала за ним с неподдельным интересом. Размашисто выйдя из спальни, Виталий спустился вниз, громко хлопнул дверью кухни…

Передвигаясь по квартире, он производил много шума — то ли случайно, то ли нарочно… Так или иначе, остановиться он уже не мог — напряжение последних дней дало о себе знать… Сегодняшняя встреча с бывшей любовницей и вовсе выбила его из колеи.

— Ты рассердился?.. — Лозинская бесшумно появилась в дверях. — Ну, прости… я не думала, что тебе не понравится…

— Мне очень понравилось…

— Ну, подожди… — подойдя сзади, она положила ему руки на плечи. — Подожди… ты же должен понимать, что я… я просто перестраховываюсь… Я слишком много хочу тебе доверить… Ты даже не представляешь, сколько всего я хочу тебе доверить…

— Почему не представляю? — обиженно усмехнувшись, он пожал плечами. — Очень даже представляю…

— Дурачок… — Изабелла повернула его к себе. — Ничего ты не представляешь… Ты думаешь, я имею в виду корпорацию?! Так вот, чтобы ты знал… Это — всего лишь часть твоих будущих активов…

— Не понял… — он моментально сбавил тон.

— Поймёшь… — она многозначительно улыбнулась. — Но чуть позже… Это будет мой свадебный подарок.

— Ещё один?..

— Нет… — Лозинская рассмеялась и потянула его за руку. — То, что было сегодня, то так… даже не аванс… И ты всё правильно сделал… А, чтобы ты не сильно расстроился… я сама покажу тебе высший класс… Не веришь?!

— Ну, почему же… — её загадочный намёк на будущие перспективы окончательно поднял ему настроение. — Верю…

— Тогда идём…

— Олежек, я позвонила Галине, у неё есть чудесное растирание, это деревенское средство, она сама делала… — Вероника Григорьевна хлопотала на кухне, угощая заехавшего в гости сына оладьями со сметаной. — Ну, что ты головой машешь?! Это очень хорошее средство, папа им всегда растирался, когда у него суставы болели…

— Мама, у меня суставы не болят… — привычно хмурый Олег, держа левой рукой оладий, правой пытался взять маленькую чайную ложечку, но это у него никак не получалось: раз и навсегда одеревеневшие пальцы почти не слушались. Решив оставить это занятие, мужчина просто придвинул поближе небольшую пиалу, наполненную густой аппетитной сметаной и обмакнул в неё оладий. — У меня другое…

— Но ведь с этим надо что-то делать! — мать тревожно наблюдала за манипуляциями сына. — Сколько времени прошло, а воз и ныне там… Ну, как тебя угораздило?! Тебе эта рука как воздух необходима, а она — не работает…

Мрачно усмехнувшись, Дзюба предпочёл не продолжать эту тему. Та ночная истерика, когда он кулаком вдребезги разбил кухонную столешницу, не прошла для него даром: наутро кисть посинела и распухла так, что пришлось обратиться к травматологу.

"Вы что, кулаком сваи забивали?.. — хмыкнул врач, разглядывая рентгеновский снимок. — Да у вас тут трещина на трещине…"

…Он ничего не стал отвечать. А что можно сказать, если и сам не знаешь ответов на свои вопросы. Разве кому-нибудь расскажешь, какой ад творится в душе, если там идёт постоянная, круглосуточная борьба любви с ненавистью, и признаков победы не видать — ни одной из них… Что мог сказать он своей матери, которая испуганно ахнула, увидев руку сына, облачённую в гипсовую броню?.. Что этой самой рукой он пытался убить одну из двух противниц, так нелепо поселившихся бок о бок в его оскорблённом сердце?.. И что он до сих пор он так и не смог понять — какую именно…

Жгучая, всё пожирающая ненависть к предавшей его жене никак не могла справиться с проклятым чувством, презираемым всей глубиной его души… чувством, которого он теперь стыдился и боялся одновременно, и имя которому было одно на все времена: любовь…

Днём он вынашивал и воплощал в жизнь планы мести, а ночью не мог избавиться от тяжёлых сновидений — в них неизменно была Татьяна, единственная женщина в его жизни, которую он любил по-настоящему… Он мстил, но облегчения не приходило, и даже попытки утешиться чужими объятиями не приносили никакого удовольствия.

…Узнав об исчезновении Тани, он не мог понять своего состояния… вот же оно — возмездие, каким бы не оказалось на самом деле, а ведь — свершилось!.. А эта щемящая, волчья тоска — она лишь отголосок его бессонных, тягучих ночей, и скоро от неё не останется и следа…

…Его ночная борьба себя с собой закончилась разбитой столешницей, обездвиженной кистью и организацией розыска пропавшей Татьяны. Объявления в прессе, а так же по местным новостным каналам, опросы населения, прочёсывание территории не давали никаких результатов, но неожиданный звонок из другого города прояснил ситуацию. Звонил мужчина, случайно увидевший телевизионное объявление и узнавший в разыскиваемой женщине свою пассажирку — около десяти дней назад он приезжал в областной город к родственникам, и, возвращаясь, подобрал попутчицу. По дороге женщина ничего о себе не рассказывала, но интересовалась действующим женским монастырём, расположенным в окрестностях городка, в который они держали путь…

С помощью местного отделения милиции удалось установить, что Татьяна, действительно, находится в стенах монастыря. Связавшемуся с ней следователю она подтвердила, что приехала сюда добровольно, и что домой возвращаться не собирается.

Вероника Григорьевна умоляла Олега отвезти её к Тане… она надеялась уговорить бывшую невестку вернуться домой, но тот ответил категорическим отказом…

"Это её выбор, мама, — отрезал тогда Олег. — Она жива, здорова, так что успокойся. Я сделал всё, что мог…"

Вечером того же дня он снова пил коньяк, но бить столешницу уже не стал — не было желания, к тому же кисть под гипсом ужасно болела…

Сердобольная Вероника нет-нет, да возвращалась к этой теме, поэтому и сегодня, приехав к ней в гости, Олег был готов к подобному разговору.

— Заживёт рука, не волнуйся, мама… — перехватив её взгляд, Олег слегка пошевелил пальцами. — Врач обещает, что когда-нибудь восстановится…

— Я ведь за твоё здоровье волнуюсь…

— А я — за твоё… — Олег внимательно посмотрел матери в лицо — переживания последних лет отпечатались на нём скорбными морщинками. — Ты собираешься перебираться ко мне?

— Нет, сынок… — Вероника Григорьевна покачала головой. — К тебе я не пойду… Не хочу обременять.

— Ну, опять двадцать пять… — Дзюба хлопнул здоровой ладонью по колену. — Не будешь ты меня обременять! Наоборот, я хоть волноваться за тебя не буду.

— Ну, что ж за меня волноваться… Я с Мишей…

— Мишка через пару месяцев в казарме уже будет жить… — Олег недовольно покрутил головой. — Говорил же ему… иди на юрфак, зачем тебе эта школа милиции…