Рафаэль Ферлосио - Харама

— Надо было им пораньше выехать.

Вошел Маурисио с кофейником.

— Вот и кофе. Сейчас я тебе налью. Вы только вдвоем приехали? — И взял стакан.

— Да нет, нас много. Остальные на велосипедах.

— Понятно. Сахар клади сам по вкусу. В прошлом году у тебя мотоцикла не было. Купил, что ли?

— Ну что вы! С чего? Взял в гараже, где работаю. Хозяин иногда разрешает прокатиться в воскресенье.

— Значит, дело только за бензином?

— Ну да.

— Неплохо. А я тут как-то подумал: что же те, прошлогодние, не приезжают? Компания прежняя?

— Некоторые те же. А других вы не знаете. Нас одиннадцать, верно, Паули?

— Да, одиннадцать, — подтвердила девушка и продолжала, обращаясь к Маурисио: — Должны были ехать двенадцать, но один из наших ребят остался без пары: девушку мать не пустила.

— Ясно. А тот, высокий, что хорошо пел, он приедет?

— А, Мигель! — отозвался Себас. — Да как же, он с нами! Как вы всех помните!

— Парень так хорошо пел!

— И теперь споет. Мы их обогнали на автостраде Мадрид — Барахас. Я думаю, через полчаса будут здесь. От моста ведь километров шестнадцать?

— Шестнадцать, точно, — подтвердил Маурисио. — На мотоцикле — раз плюнуть. Одно удовольствие.

— Это верно, на мотоцикле мы доехали отлично. Как остановишься, сразу чувствуешь жару. А на ходу — все время в лицо свежий ветерок. Послушайте, я что хотел спросить… Вы ничего не будете иметь против, если мы оставим тут у вас велосипеды, как в прошлом году?

— Да ради бога, о чем спрашивать!

— Большое спасибо. А вино у вас нынче какое? Все то же?

— Нет, другое. Но не хуже, может, даже лучше. Букет, в общем, такой же.

— Прекрасно. Тогда, пожалуй, налейте-ка нам… бутылки четыре, ну да, четыре — на утро хватит.

— Как прикажете.

— Что? Четыре бутылки? Да ты с ума сошел, Себас. Куда столько? Вы все сразу захмелеете.

— Ерунда! И не почувствуем.

— Ну ладно, ты, допустим, будешь остерегаться и не наберешься, верно? Но вы все разгорячитесь, кое-кто и руки начнет распускать, глядишь, благословенное винцо испортит праздник, а нам черт знает как хочется, чтоб он удался.

— Об этом не беспокойтесь, девушка, — вмешался Лусио. — Не удерживайте его теперь. Пусть порезвится. То вино, что он выпьет сегодня, уже будет выпито к тому времени, как вы поженитесь. На потом останется несколькими кувшинами меньше. Не так разве?

— Когда мы поженимся, это уже другой день будет. А то, что сегодня, это сегодня.

— Не слушайте его, — сказал Маурисио. — Это опасный человек. Я его знаю. Не принимайте всерьез, что он говорит.

— Плохо, когда тебя слишком хорошо знают, — засмеялся Лусио. — Насквозь видят, если долго торчишь на одном месте.

— Попробуй поди в другое место. Посмотрим, примут ли тебя там, как здесь принимают.

Лусио поманил девушку к себе и тихонько сказал ей, прикрыв рот ладонью:

— Он так обо мне говорит, потому что доверяет, только поэтому, понимаете?

Паулина улыбнулась.

— Что ты там секретничаешь с девушкой? Не видишь — жених уже сердится?

Себастьян тоже улыбнулся.

— Конечно, сержусь, — сказал он. — Я, знаете, ох какой ревнивый… Так что поостерегитесь.

— Ой, это ты-то ревнивый? Прикидываешься. Если б на самом деле!..

Себастьян взял ее за плечи и притянул к себе.

— Иди-ка сюда, иди сюда, моя ласточка. Слушай, а не посмотреть ли нам, где там наши, а?

— Как хочешь. А который час?

— Тридцать пять минут десятого, они уже скоро должны подъехать. Пока, сеньоры.

— Пока!

Они вышли. Направились к переезду.

— Какой странный дядя! — промолвила Паулина. — Если уши развесить, он все может запутать, совсем собьет с толку.

— А что он тебе сказал?

— Ничего особенного: вроде бы насчет того, что хозяин ему доверяет. Ой, Себас, какая жарища!

— Да, мне уж не терпится, чтоб наши приехали да скорей бы окунуться.

— Не вздумай купаться раньше половины двенадцатого: может схватить судорога.

— Ого, как ты обо мне заботишься, Паули! Такая же заботливая будешь, когда поженимся?

— А чем тебе плохо? В общем, наверно, это из-за того, что ты сам ко мне черт знает какой внимательный, вот и я… Только не знаю, какая мне польза от всего этого.

— В твоих словах всегда есть польза, радость моя. Мне так приятно все, что ты сейчас сказала.

— Хорошо, а я-то что выигрываю от того, что тебе мои слова приятны? Разве на твоих поступках это как-то отражается?

— Ты выигрываешь то, что я люблю тебя еще больше. Тебе мало?

— Да бог с тобой, ты, никак, воображать о себе стал, вот ужас-то!

— Я тебя люблю. Ты — мое солнышко.

— Ну уж нет, милый мой, хватит с нас одного солнышка. По крайней мере, сегодня наверняка обойдемся одним. Гляди — поезд.

— Посчитаем вагоны?

— Что за ерунда! Зачем?

— Так, от нечего делать.

— Славная парочка, — сказал Лусио. — Вот тебе и посетители.

— Они уже были здесь в прошлом году, — отозвался Маурисио, обтирая бутылки. — Только, по-моему, тогда они еще не были женихом и невестой. Должно быть, обручились попозже.

— Одно нехорошо: ну чего это она в брюки вырядилась? Страх один! Зачем девицам так одеваться?

— Удобней ездить на мотоцикле, приятель. Да и пристойней.

— Ну вот еще! Терпеть не могу девиц в брюках. А эта похожа на новобранца.

— Просто они ей великоваты. Наверно, взяла у брата.

— Все же хорошая юбка красит девушку, а все остальное только уродует фигуру. Куда девался вкус у мадридских женщин — не знают, что на себя напялить.

— Ну уж в Мадриде-то, скажу я тебе, ты увидишь женщин, одетых с таким вкусом, какого в провинциальном городке в жизни не встретишь. И материя, икрой, и все прочее!

— Что с того! На всякую ерунду тоже глядят. В конце концов Мадрид — центр, столица Испании; в нем должно быть всего понемногу, там и все хорошее, и все плохое!

— Хорошего в Мадриде больше, чем плохого.

— Это разве что для нас, для тех, кто из деревни приезжает. А поезжай, спроси-ка у них самих. Или даже ездить не надо, и тут можешь убедиться: посмотри, как они проводят воскресенье, сюда едут, верно? Видно, надоедает им столица, иначе зачем бы им уезжать. И не один уезжает и не два, а тысячи! Тысячи бегут из города каждое воскресенье, спасаясь от жары. Вот почему никто не может сказать, что хорошо, что плохо, — человек от всего устает, даже от столичной жизни.

Маурисио налил в бутылки вина и снова стал обтирать их тряпкой. Помолчали. Лусио глядел на прямоугольник поля в дверном проеме.

— Что за земля! — сказал он.

— Почему ты это говоришь?

— Что — «это»?

— То, что ты сейчас сказал.

— Что за земля? Должно быть, потому, что гляжу на поле.

— Ага!

— А что ты смеешься? Над чем?

— Над тобой. Ты сегодня с утра — будто пыльным мешком стукнутый.

— И тебя это веселит?