Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

— Почему это тебя так интересует, дорогой? — спросил, подойдя, Борис. — Все равно я, как брат, буду держаться за тебя с цепкостью клеща. Боюсь, как бы ты не плюхнулся в какую-нибудь лужу. Такой уж ты цыпленок…

— Как знаешь, — махнул рукой Камил, — но я, как брат, советую тебе быть осторожнее.

— Благодарю за предупреждение, — сказал Борис и бодро, изо всей силы, хлопнул Камила по спине, едва не свалив на пол. — Признаться, твоя хрупкая нежность трогает. Все-таки брат есть брат, хоть он и попытался улизнуть из-под носа. Сказывается родная кровь, не так ли, невестушка?

Крашеная блондинка подняла глаза от раскрытого учебника английского языка и понимающе улыбнулась Борису. Эта слишком выразительная улыбка заставила дрогнуть птичье лицо Тайхмана-старшего, но не вывела его из равновесия. Наблюдая за обоими, Камил заметил, что его любовница шепчет про себя. Брих понял — она старается вызубрить несколько английских глаголов, произнося их с ужасным акцентом, перенятым из американских фильмов, и сказал ей:

— Вы слишком искажаете акцент.

Задетая за живое, она обернулась к нему и отрезала:

— Если угодно, можете меня поучить!

— Возьмешь учителя, — проворчал Камил, — а теперь брось это дело, не действуй мне на нервы.

Борис язвительно захохотал.

— Лучший учитель — красивый молодой американец! К примеру, офицер! Но он обязательно должен быть красивым, уроды нам ни к чему. С ним, невестушка, вы в два счета договоритесь, и акцент исправится!

Калоус не сдержался, прыснул, залился грудным смехом, но быстро стих под укоризненным взглядом жены. А она обратилась к Борису:

— Вы слишком развязны, молодой человек, надеюсь, вы это сознаете! Я таких замечаний не потерплю!

Камил Тайхман позеленел от ярости, но сдержался. Никакое оскорбление не могло принудить его подняться со своих чемоданов.

— Болтаешь как дурак, да ты дурак и есть, — пробормотал он, замыкаясь в себе.

— Все дураки, — вдруг произнесла Рия, чем привлекла всеобщее внимание. Она дерзко выдержала эти взгляды; уголки ее губ опустились, а в глазах отразился интерес исследователя. — Сброд!

Все пропустили это мимо ушей — никому не хотелось пускаться в дебаты с этой свихнувшейся декадентской барышней. Только Калоусова одернула ее:

— Но-но-но, девочка, потише! Ты не дома!

Ондра сидел верхом на стуле, положив локти на спинку, и о чем-то шептался с Эвой.

— Что такое с вашей женой? — любезно поинтересовалась она.

Ондра нахмурился, ответил довольно резко:

— Трудновато далась ей дорога сюда. Отдыхает. Ничего серьезного. Быть может, просто от волнения. Но вы обещали мне объяснить одну вещь, Эва! Как Гиттингс? Есть?

Она утвердительно кивнула головой.

— Есть, не бойтесь, все получится хорошо. Так же, как и с вашим другом… Разве я вам не говорила, что все хорошо кончится?

Он пожал плечами:

— Не знаю, я не был столь уверен. Он мне не очень нравится — у него какой-то заскок… Прочитал слишком много книг и ко многим из них отнесся слишком серьезно. Но давайте поговорим о другом: это было опасно?

Эва прервала его нетерпеливым движением руки:

— Нет! Вы помогли мне, ладно — но я не желаю, чтобы вы рассказывали все при этих… не будьте ребенком! Это — мое дело! Лучше вернемся к вашему другу…

Ондра поднял голову, встревоженно спросил:

— Кажется, он вас интересует?

Эва улыбнулась.

— А вы очень удивитесь, если я скажу — да? Он человек интеллигентный, честный, с ним хорошо — и вместе с тем грустно…

— Ему порой приходят на ум странные мысли, — кивнул Ондра. — Он всегда любил кокетничать с коммунизмом… еще в школе. Впрочем, только в пределах интеллигентских умствований. Наивненький пацифист, поэтическая натура — ничего интересного! Эти интеллигентики — ненадежные людишки. Куда ветер, туда и они, проповедники чистого разума… У них нет достаточных причин быть последовательными противниками. Одна болтовня — этого мало! Февраль только наступил им на мозоль, но не раздавил ребра! От этой боли они со временем опомнятся, и наступит день, когда они утвердительно кивнут. Слабохарактерные выродки!

Эва слушала со снисходительной улыбкой, потом шутливо добавила:

— Он несознательный, так?

Ондра рассмеялся этой гротескной шутке, кивнул.

Брих принялся шагать по хижине. Ему страшно вдруг захотелось выйти на свежий воздух, но Ханс внезапно покинул хижину и запер дверь снаружи. Дышать нечем!

— Не можете ли вы прекратить этот топот? — раздался с койки голос Калоусовой: она все же рискнула улечься на вонючие одеяла. — Нервы-то не восстанавливаются.

Брих остановился возле Ирены и долго глядел ей в лицо. Она не замечала его, вперив потухший взор в затхлый сумрак; он положил ей ладонь на лоб, и ему показалось, что у нее жар.

— У тебя что-нибудь болит?

Она покачала головой и отвернулась в темный угол.

Маркуп уснул здоровым сном. Он сидел, привалившись спиной к бревенчатой стене, и громко храпел полуоткрытым ртом, как опоздавший на поезд пассажир в зале ожидания. Конспекты его соскользнули на пол, и Маркуп во сне наступил на них. На румяном лице застыло выражение человека, у которого совесть чиста.

Лазецкий пристроился у стола. Развязал мешок и начал ужинать. Не спеша отрезал карманным ножом кусочки хлеба и печеночного паштета и отправлял в рот, запивая пивом прямо из бутылки. Основательно пережевывая пищу, рассуждал вслух:

— Как зовут этого парня, который нас поведет?

— Какой-то Герман, — ответил Ондра, не сводя глаз с Эвы.

— Герман, — адвокат кивнул, засмеялся. — Верно, тертый калач, сейчас у него доходы ого-го! Конъюнктура! Но я не желал бы этим заниматься. Налоговое дело гораздо безопаснее. Он что, из выселенных?

— Да. Кажется, был нацистом.

— Пфа! — выдохнул грузный законник, покачав головой.

Маленький Карличек Калоус пробрался к Лазецкому и стал следить, с каким аппетитом жует адвокат; он даже позволил Лазецкому сунуть себе кусочек хлеба с паштетом и с полным ртом спросил:

— А что это такое — выселенный?

Лазецкий потрепал ребенка по попке:

— Видали, какой любопытный! Видишь ли, голубок: этот Герман во время войны, наверное, очень храбро сражался против большевиков. Он умел стрелять в них.

— А большевики — плохие, правда? — спросил мальчик.

— Еще какие плохие! Сам видишь: и мне и твоему папе приходится бежать от них! Ну, да это как в сказках: в конце концов приедут славные рыцари и отсекут большевистскому дракону все девять голов, и мы получим обратно наши королевства и свободу. Вот оно как!

— А когда это будет?

— Скоро! — ответил Лазецкий и пустился забавлять мальчика болтовней. Его сказка о девятиглавом драконе очень понравилась Калоусу-старшему, и он попробовал развить ее.