Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма

Бартош даже задохнулся, на лбу его прорезались морщины. Ударив обеими руками по подлокотникам, встал, словно оттолкнулся от кресла.

От двери еще обернулся:

— Вы нас предостерегли — спасибо; хочу отплатить вам за труд. Я предостерегаю вас! Поняли мы друг друга?

Дверь за ним захлопнулась со звоном.

Он подошел к Марии, которая слышала весь разговор и теперь, бледная, стояла перед зеркалом, надевая синий берет. Бартош взял ее под руку:

— Пошли, девочка, — надо мне вдохнуть свежего воздуха.

Они вышли из стихшего здания, за углом молча взялись под руки и зашагали вперед. Бартош повел ее улицами Нового Места к Влтаве. Слушал ее рассказ о забавах Машеньки, успокоенно улыбался и молчал, поглядывая на прохожих. Пришли на Кампу, остановились у невысокой каменной ограды над самой плотиной, под старым, уже покрывающимся осенним золотом каштаном, что клонил свои ветви над водой. В последнее время они полюбили это место. Здесь было тихо, грохот города долетал издали, словно поглощаемый гулом плотины, белевшей от пены поперек темной реки в спускающихся сумерках. На том берегу разом вспыхнули огни набережной, дрожащие пальцы отсветов легли на гладь реки.

— Хотел я тебя попросить, Мария, — тихо проговорил Бартош. — Есть у меня старенькая мама, я тебе о ней рассказывал. Живет она в деревне, у Лабы-реки. Все откладывал, но теперь решил: послезавтра съезжу к ней. Что-то взгрустнулось мне. Да, старая она уже, и мне немножко тревожно за нее.

Мария поддержала его намерение, хотя и не догадывалась, зачем он ей об этом говорит.

— Так вот хочу тебя попросить: поедем вместе! Стоят такие чудесные дни, тебе у нас понравится, пражанка! Поедем!

Она помолчала, глядя на реку, — обдумывала предложение. Потом подняла к нему серые свои глаза и кивнула.

Возвращаясь в свой дом на Виноградах окольным путем, через Ригровы сады, Мизина встретил Ворваня, — бывшего «Кашалота», — которого не видел уже давно. Он издали узнал этого ощипанного, дряхлеющего орла, хотел уклониться от встречи, но Ворвань тоже заметил Мизину и двинулся к нему. Только тебя мне не хватало! — подумал дядюшка. Будешь отравлять мне настроение своим хныканьем! У меня и своих бед довольно!

— Низко кланяюсь, пан директор. — Мизина приподнял шляпу, не останавливаясь.

Ворвань вынужден был подстроиться к нему; засеменил рядышком, словно послушный ученик с преподавателем, который может провалить его на экзаменах. Ворвань очень изменился, постарел, на плаву его держала только упрямая, слепая вера, что однажды он вернется в директорское кресло. Кого бы первым расстрелять? — кровожадно соображал он по ночам, прослушав обнадеживающие комментарии «Голоса Америки». Кого? Их ведь много, как песчинок на берегу моря; и он разумно расстался с мыслью, что можно будет перестрелять всех коммунистов, всех, кто его опозорил, — ведь этак станут все заводы, следовательно, окажется не у дел и сама компания. Их слишком много! И виселиц не поставишь сколько нужно — на это уйдут целые леса, а древесину можно использовать куда выгоднее. Перед глазами у Ворваня все стояло несколько человек — уж эти-то его, этих он возьмет на себя! Особенно того, чье лицо являлось ему даже во сне: Бартоша!

И вот он пыхтит рядом с молчащим Мизиной, накручивая шарманку привычных посулов. Теперь уж крайний срок — весна! Атлантический пакт! Слушали в пятницу передачу Би-би-си? В Западной Германии — военные маневры. За рубежами подготовляют для нас новое правительство….. А как дела в компании? Я так и думал, все под горку, правда? А сына моего забрали в их армию! Нет, долго они не продержатся, особенно в экономике, ведь это все — дураки, профаны! Рабочие директоры — слыхали такое? Настанет голод, обнищание, уж это-то их образумит! Слыхали, на заводах беспорядки… Вот и хорошо! Однако, уважаемый друг, потребуется кое-что и от нас… это вам уже не протекторат!

А Мизина все быстрее шел по дорожке, усыпанной палым листом, словно задумал совсем загнать Ворваня. Болтай, болтай, дружок, что мне до тебя? Изредка он, правда, кивал с вежливым «да, да, пан директор, таково и мое мнение», но темпа не снижал. Хотел отвязаться. Голова у него раскалывалась, и этот бормочущий шепоток изводил, как рой слепней. Оставь ты меня в покое, черт побери! Мне все равно! Мне уже все совершенно безразлично! Паршивая жизнь. Провалился бы этот обанкротившийся болван! Насосался иллюзий, как младенец из рожка!

— Нужно активно противодействовать режиму, — заговорщически шептал Ворвань. — Вы понимаете? Наш Славек… У него есть кое-какие контакты, и было бы хорошо… у вас-то ведь есть возможность. Ничего крупного, а все-таки — доступ к цифрам, которые могли бы заинтересовать… Я говорю вам это, исходя из абсолютного доверия к вам как к подлинному патриоту, надежному стороннику демократии, который…

Мизина остановился, как громом пораженный, и с большим трудом удержался от того, чтоб заорать на Ворваня прямо тут, на месте. Отрицательно помахал пальцем.

— Нет! На это я не пойду, — отрезал неуступчиво. — Мне и в голову не придет впутываться… Не по мне это дело — и я не верю в успех. Черта лысого! Я не вчера родился, пан директор!

— Но… обдумайте еще, друг мой… — заблеял ошеломленный Ворвань.

Мизина гневным жестом оборвал его:

— Я уже сказал! И по горло я сыт всеми этими листовками, подметными письмами по цепочке… Все это дерьмо, извините. Не стоит даже денег на марки, а уж тем более времени. И катитесь вы от меня, черт вас возьми! Раз навсегда оставьте меня в покое, играйте себе на здоровье в сопротивление — дома, с вашим Славеком! Меня-то комитет действия не выкинул с работы, как вас! Когда вы были директором, вам и в голову не приходило сделать меня заведующим отделом. Тогда вам Казда был хорош! Вот к нему и обращайтесь. И вообще, я не создан для конспирации. Пускай этим занимается кто хочет, ничего не имею против. А я уже в летах и не собираюсь разыгрывать из себя этакую Мата Хари!

Распаленный собственным негодованием, он с неловкой поспешностью сунул руку уничтоженному Ворваню; сказать бы ему в глаза, что он дурак, да пожелать отправиться кое-куда, о чем не принято говорить среди приличных людей, — но Мизина сдержался. И поступил мудро, не высказав такого пожелания. Потому как — а что, если слова этого облезлого бедолаги сбудутся, и скоро? Тогда уж Ворвань так раздуется на глазах — до неба вырастет! Нет, надо быть осмотрительным…

Мизина, поколебавшись, даже пошел на компромисс — обязался в последний раз переписать анонимную листовку, которую таинственно сунул ему в руку обескураженный Ворвань. И простился с ним, как с особой, перед которой в походе против коммунистов стоят такие важные задачи, до которых он, Мизина, человек маленький, просто не дорос.