Джон Бойн - Мальчик на вершине горы

Затем он приблизился к большому прямоугольному столу, стоявшему посреди комнаты. На столе лежала карта, по углам прижатая большими гладкими камнями. Пьеро всмотрелся и понял, что это карта Европы.

Он склонился над ней, ткнул указательным пальцем в центр и довольно легко нашел Зальцбург, но городок Берхтесгаден у подножия Оберзальцберга отыскать не смог. Повел пальцем на запад, через Цюрих и Базель к Франции, в Париж. И тотчас смертельно затосковал по дому, по маме и папе. Закрыл глаза, представил, будто лежит в траве на Марсовом поле рядом с Аншелем, а Д’Артаньян носится кругами и ловит носом незнакомые запахи.

И до того сладко ему мечталось, что он не услышал ни суетливой беготни за дверью, ни шума автомобиля, подъехавшего к дому, ни голоса Эрнста, открывающего дверь пассажирам. Точно так же не услышал Пьеро ни продолжительных приветствий, ни стука сапог в коридоре, который становился все громче.

Лишь почувствовав на себе чей-то взгляд, он обернулся. В дверях стоял человек — не очень высокий, в громоздкой серой шинели, под мышкой фуражка, над губой черной кляксой усики. Не сводя глаз с Пьеро, человек снимал перчатки — стаскивал медленно, методично, палец за пальцем. Сердце у мальчика екнуло: он сразу узнал человека с портрета в своей комнате.

Хозяин.

Пьеро вспомнил бесчисленные каждодневные наставления тети Беатрис и попытался в точности им последовать. Он вытянулся во весь рост и лихо составил ноги вместе, звучно щелкнув каблуками; правую руку выкинул вверх, стиснув пальцы и указывая ими прямо перед собой, чуть выше плеча. А затем чисто и, насколько получилось, уверенно выкрикнул два слова, которые бесконечно заучивал с самого своего приезда в Бергхоф:

— Хайль Гитлер!

Прожив в Бергхофе почти год, Пьеро получил от Фюрера подарок.

Пьеро почти исполнилось девять лет, и он наслаждался жизнью на Оберзальцберге — всем-всем, даже работой, которую ему надлежало выполнять в строгом распорядке. Ежедневно он вставал в семь утра и бежал во двор, в сарай, хватал там мешок птичьего корма — смесь зерен и семян — и высыпал курам в лохань на завтрак. Потом шел на кухню, получал от Эммы миску с хлопьями и фруктами, а после по-быстрому принимал холодную ванну.

Пять дней в неделю Эрнст с утра отвозил его в Берхтесгаден в школу. Пьеро, новенький и все еще говоривший с легким французским акцентом, был предметом насмешек для всех, кроме девочки Катарины, его соседки по парте.

— Не позволяй им над собой издеваться, Петер, — советовала она. — Я всяких задир страх до чего ненавижу. Они просто-напросто трусы. Если только можешь, сопротивляйся.

— Но такие же везде есть, — ответил Пьеро и рассказал про мальчика в Париже, который дразнил его Козявкой, и про хулигана Уго из приюта.

— А ты смейся над ними, — учила Катарина. — Не давай себя в обиду. Представь, будто их слова стекают с тебя, как вода.

Пьеро помолчал, но потом решился высказать то, что было у него на уме.

— А ты никогда не думала, — осторожно начал он, — что, может, лучше самому всех обижать, вместо того чтобы тебя обижали? Тогда уж точно не пострадаешь.

Катарина посмотрела изумленно.

— Нет. — Она решительно помотала головой. — Нет, Петер, так я не думала никогда. Ни одной секундочки.

— И я, — сразу сказал Пьеро, но отвернулся. — Я тоже так не думаю.

Во второй половине дня ему разрешалось гулять по горе сколько душе угодно. Погода на такой высоте обычно стояла хорошая — солнечная, бодрящая, и в воздухе свежо пахло сосной, — поэтому Пьеро почти никогда не сидел в помещении. Он лазил по деревьям или уходил в лес, забредая далеко от дома и возвращаясь по своим же следам, ориентируясь по небу и разным приметным знакам.

Он вспоминал о маме не так часто, как раньше, но отец периодически являлся ему во сне, неизменно в форме и обычно с винтовкой на плече. Аншелю, который теперь по предложению Пьеро подписывал письма в Бергхоф знаком лисы, Пьеро отвечал не слишком исправно. Шли дни, а он все тянул и тянул и страдал, что предает дружбу, но когда читал о происходящем в Париже, то попросту не находил слов.

Фюрер наведывался на Оберзальцберг нечасто, но в ожидании его визита в доме всякий раз поднималась паника и кипела работа. Юте однажды ночью исчезла, не попрощавшись; ее сменила Вильгельмина, глуповатая девушка, которая все время хихикала, а при виде хозяина убегала в другую комнату. Пьеро замечал, что Гитлер иногда пристально на нее смотрит, и Эмма, служившая в Бергхофе кухаркой с 1924 года, полагала, что знает причину.

— Когда я сюда только поступила, Петер, — сказала она однажды утром за завтраком, закрыв дверь и понизив голос, — этот дом еще не назывался Бергхоф. Это уже потом хозяин придумал такое название. А раньше это был Вахенфельд, и сюда приезжали в отпуск муж и жена из Гамбурга, Винтеры по фамилии. Когда герр Винтер умер, его вдова начала сдавать дом отдыхающим. Для меня это был кошмар: то и дело является кто-то новый, а я должна выяснять, чего он из еды любит и как это ему готовить. Герр Гитлер, помню, в первый раз приехал в 1928 году с Ангелой и Гели…

— С кем? — переспросил Пьеро.

— С сестрой и племянницей. Ангела когда-то работала тут экономкой, как твоя тетя. Так вот, значит. Прибыли они летом, и герр Гитлер — он тогда, понятно, был еще герр Гитлер, а не Фюрер — мне и говорит: я, мол, мяса не ем. Я про подобное не слыхивала. Ну, думаю, жуть как странно. Но со временем научилась готовить, что он любит, а он, к счастью, остальным не запрещал питаться как им нравится.

На заднем дворе, словно по заказу, раскудахтались куры. Казалось, они настаивают, чтобы Фюрер приказал всем и каждому разделить его пищевые пристрастия.

— Ангела была женщина суровая. — Эмма села и рассеянно уставилась в окно, припоминая события девятилетней давности. — Они с хозяином что ни день ругались, и все, выходило, из-за Гели, ейной дочери.

— А Гели была маленькая, как я? — спросил Пьеро и представил девочку, которая тоже каждый день бегала по горе, и подумал, что неплохо бы как-нибудь пригласить сюда Катарину.

— Нет, гораздо старше, — ответила Эмма. — Лет двадцать, я так думаю. Они с хозяином одно время очень тесно общались. Слишком даже тесно, я так скажу.

— Что значит слишком?

Эмма замялась, а потом вздохнула и сказала:

— Ничего не значит. Не стоит мне о таких вещах болтать. Особенно с тобой.

— Но почему? — Любопытство Пьеро разгорелось. — Пожалуйста, Эмма. Обещаю, я никому…

Кухарка вздохнула, и Пьеро увидел, что ей до смерти хочется посплетничать.

— Ладно, — буркнула она наконец. — Но если ты хотя бы заикнешься кому-нибудь про то, что я сейчас расскажу…