Сэди Джонс - Изгой

— Приехали, — сказала Элизабет, и такси остановилось у бордюра.

Выбираясь из машины, Льюис поцарапал ногу, но не заметил этого, потому что неотрывно смотрел на гостиницу и следил за всеми входящими и выходящими мужчинами, думая, что один из них может оказаться его отцом.

— Я должна встретиться в баре со своим мужем.

— Да, мадам. Следуйте за мной.

Льюис взял Элизабет за руку, и они пошли за мужчиной. Отель был огромным, полутемным и неухоженным. В баре было много военных в форме, они радостно приветствовали друг друга, а в воздухе висело облако табачного дыма. Джилберт сидел в углу возле высокого грязного окна. Он был в форме, в шинели, курил сигарету и разглядывал толпу, двигавшуюся снаружи по тротуару. Элизабет увидела его раньше, чем он заметил ее, и остановилась.

— Вы видите своего супруга, мадам?

— Да, благодарю вас.

Льюис дергал ее за руку:

— Ну, где? Где он?

Элизабет смотрела на Джилберта и думала: «Я должна сохранить это в памяти. Я должна запомнить это. Я буду помнить это всю свою жизнь». Он перевел взгляд и увидел ее. Возникло мгновенное замешательство, затем он улыбнулся, после чего она уже не принадлежала сама себе — вся она была с ним. Он раздавил сигарету в пепельнице, поднялся и направился к ней. Она выпустила руку Льюиса. Они поцеловались, неловко обнялись, но потом позволили себе прижаться друг к другу, порывисто и очень крепко.

— Господи, мы снимем с тебя эту проклятую форму…

— Лиззи, ты здесь…

— Мы сожжем ее, устроим настоящий ритуал.

— Что за непатриотичные настроения?..

Льюис смотрел снизу вверх, как обнимаются его мама и отец. Его отпущенная мамой рука чувствовала себя как-то странно. Он ждал. Наконец они отступили друг от друга, и Джилберт посмотрел вниз на Льюиса.

— Привет, малыш!

Льюис смотрел на своего отца, и в голове его крутилось столько мыслей, что выражение лица стало растерянным.

— Ты собираешься поздороваться?

— Привет.

— Что? Я не слышу!

— Привет.

— Теперь пожмем друг другу руки!

Льюис протянул свою ручонку, и они обменялись рукопожатиями.

— Он был так возбужден, Джилберт. Хотел задать тебе столько вопросов. Просто не мог ни о чем другом говорить.

— Мы не можем оставаться здесь целый день. Давайте выбираться из этого жуткого места. Чего бы вы хотели? Что будем делать?

— Я не знаю.

— Ты что, собираешься заплакать?

Льюис встревоженно поднял глаза на Элизабет. С чего это она должна плакать?

— Нет, не собираюсь. Мы могли бы немного перекусить.

— Ладно, только не здесь. Пойдемте, но прежде я должен забрать свои вещи. Подождите меня.

Он подошел к столу, за которым до этого сидел, и взял вещевой мешок и сумку. Льюис крепко держался за свою маму. Она сжала его руку. У них по-прежнему был свой секрет, и она по-прежнему была с ним.

Они отправились обедать, и неожиданно отбивные, маленькие и очень зажаренные, лежавшие на большой серебряной тарелке, вызвали настоящий ажиотаж. Льюис думал, что он не голоден, но ел очень много. За столом он следил за разговором своих родителей. Они говорили об экономке Джейн, о том, насколько приемлема ее стряпня. Они говорили о розах, которые Элизабет только что посадила, и о том, что у Кармайклов намечается большая рождественская вечеринка. Льюису казалось, что его сейчас разорвет от скуки, и все его внутренности разлетятся и заляпают эти стены и белую куртку официанта. Он тихонько похлопал отца по руке.

— Простите, сэр.

Отец даже не взглянул на него.

— Я поеду на поезде, я должен подумать…

Льюис решил, что тот его не услышал.

— Простите, сэр… Простите.

— Ну ответь же ему, Джилберт.

— Что, Льюис?

— А в пустыне было очень жарко?

— Очень.

— А змеи там были?

— Было немного.

— И вы застрелили их?

— Нет.

— А верблюды были?

— Да, множество.

— А вы на каком-нибудь ездили?

— Нет.

— А вы много людей застрелили или взорвали?

— Льюис, дай папе доесть.

— Так вы застрелили их насмерть, или вы их взрывали?

— Льюис, никто сейчас не хочет говорить о таких вещах. Он видел, что они действительно этого не хотят. Тогда он решил переключиться на безопасные темы.

— Вам понравились отбивные?

— Отбивные — просто замечательные. Ты со мной согласен?

— Неплохие. А вам давали отбивные в пустыне?

— Обычно нет.

— А желе?

— Какой он разговорчивый, верно?

— Это далеко не всегда так. Просто он возбужден.

— Я вижу. Кушай, Льюис, и помолчи. Будь хорошим мальчиком.

Льюис к этому моменту уже закончил есть, но прислушался ко второй части отцовской просьбы и замолчал.

В его комнате было темно. Шторы были задвинуты, но с лестничной площадки через неплотно прикрытую дверь пробивался лучик света и падал на его кровать. Снизу доносились звуки радио и голоса его родителей, но о чем именно они говорили, он разобрать не мог. Он еще сильнее сжался в своей постели. Простыни были холодными. С лестницы послышались шаги мамы. Она вошла к нему в комнату и села на край кровати.

— Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи.

Она нагнулась и поцеловала его. Он любил, когда она была так близко к нему, любил ее запах, но поцелуй получился немного влажным. Он почувствовал, что сейчас она дальше от него, чем обычно, и не знал, что и подумать об этом.

— Сядь, — сказала она.

Она обняла его и крепко прижала к себе. Ее блузка скользила по его лицу, ее кожа была теплой, а жемчужное ожерелье приятно касалось его лба. Ее дыхание знакомо пахло сигаретами и тем, что она пила, и этот аромат был таким же, как всегда. Он слышал, как бьется ее сердце, и чувствовал себя в полной безопасности.

— Все в порядке? — спросила она.

Он кивнул. Она отпустила его, и он снова лег.

— Что скажешь про папу? — спросила она.

— Теперь, когда он вернулся, мы будем настоящей семьей.

— Конечно. Попробуй запомнить, что не следует приставать к нему с расспросами о сражениях и тому подобных вещах. Люди, пережившие тяжелые времена, обычно не хотят разговаривать о них. Понимаешь? Ты запомнишь это, дорогой мой?

Льюис кивнул. Он не знал, что мама имеет в виду, но ему очень нравилось, когда она вот так доверительно говорила с ним и просила что-то сделать для нее.

— А папа придет, чтобы сказать мне спокойной ночи? Я не могу вспомнить, делал он это раньше или нет.

— Я спрошу у него. Ложись-ка спать.

Льюис закрыл глаза, а она вышла. Он лежал в темноте, вслушивался в голоса и звуки музыки, доносившиеся снизу, и ждал, когда к нему поднимется его папа, но потом вдруг заснул, очень быстро — так в комнате исчезает свет, когда закрывается дверь.

— Война закончилась? Закончилась! А у нас по-прежнему нечего, черт возьми, надеть, и нечего, черт возьми, поесть!