Сэди Джонс - Изгой

— Лиззи, не надо при ребенке.

— Он уже привык к моей ругани.

— Льюис, беги поиграй.

Льюис наблюдал за тем, как они собирались в церковь. Раньше он частенько лежал на маминой кровати, пока она одевалась, но отцу не нравилось, когда он приходил к ним в спальню, и поэтому через два дня после возвращения отца Льюису пришлось ограничиваться промежуточным пунктом — он останавливался на пороге их комнаты.

— Льюис! Уйди.

Льюис вышел. Он сел на верхнюю ступеньку и принялся сдирать краску со стойки перил. Отсюда ему были слышны голоса родителей.

— Ради Бога, Джилберт! Церковь!

— Я воспитан церковью.

— А я — нет?!

— Как видно, нет; похоже, что ты и твоя мамаша-язычница вместо этого отплясывали с друидами.

— Да как ты смеешь!..

Наступила пауза, потом раздался короткий смешок его матери. Они, должно быть, целовались. Льюис поднялся, съехал по перилам лестницы и вышел на аллею перед их домом. Здесь он принялся пинать камешки, дожидаясь родителей.

Маленькая церковь была сложена из кирпича и песчаника, небо очень низко нависало над ней и было полностью затянуто облаками. Вокруг по опавшим листьям бегала детвора, шаркая своими воскресными туфлями, а их родители общались, беседовали; последнее время это происходило не так спокойно, как раньше, потому что каждую неделю кто-нибудь возвращался домой, и еще одна семья представала здесь уже в новом, более полном составе.

Элизабет, Джилберт и Льюис вышли из машины и прошли в церковный двор; Льюис вырвал руку из руки матери и присоединился к детям, игравшим среди могил. Игра заключалась в том, чтобы поймать соперника, который старался добраться до дерева и при этом мог укрыться от погони на могильных плитах. Правила постоянно менялись, и никто никогда не пытался их сформулировать. Льюис был здесь одним из самых маленьких мальчиков. Еще был мальчик по имени Эд Роулинс, на два года старше его, и Льюис бросился с ним наперегонки к дереву. Эд водил, но Льюис обогнал его и теперь стоял у дерева, стараясь отдышаться, и смотрел на церковь.

Он видел девочек, игравших возле своих мам. Он видел, как с его родителями поздоровались Кармайклы. Он знал, что всем им уже скоро нужно будет заходить внутрь, и думал о холодных и жестких церковных скамьях, сидеть на которых было практически невыносимо. Его родители стояли, касаясь друг друга. Отец заметил его и подал ему знак рукой, Льюис оторвал руки от дерева и приготовился идти к нему, когда сбоку на него налетел Эд.

— Поймал!

— Нет.

— Поймал!

— Я уже все равно не играю.

— Нет, играешь!

Стараясь сбить Льюиса с ног, он толкнул его сбоку, а затем опасливо посмотрел по сторонам, ожидая, что Льюис может заплакать и привлечь к себе внимание. Льюис поднялся и посмотрел на свою слегка ободранную ладонь.

— Отвали, — сказал он и пошел к своему отцу.

— Льюис, веди себя хорошо. Это тебе не школа, а церковный двор.

— Да, сэр. — Он взял маму за руку.

— Привет, Льюис!

Льюис посмотрел на сияющие пуговицы форменного пиджака Дики Кармайкла, и этот человек ему не понравился. Он не понимал, почему мистер Кармайкл мог оставаться дома, в то время как его отец пошел на войну; ему не нравилось, что тот всеми командует и что опять будет начальником его отца. Льюис считал, что его отец сам должен быть для всех начальником.

— Хорошо, когда отец снова дома?

— Да, сэр.

Тот подмигнул:

— Может быть, теперь мы будем видеть тебя в церкви почаще.

Это была шпилька в адрес его мамы, но Льюис ничего не сказал. Джилберт громко засмеялся.

— Я вернулся, и теперь в моем доме будет полный порядок.

Льюис взглянул на маму: на ее лице появилась светская улыбка.

— Что, черной мессы [2] Черная месса — заупокойная служба, которую служат в честь сатаны. больше не будет? — сказала она. — Чем же я займусь?

Дики со своей женой Клэр прошли в церковь в сопровождении двух дочерей, одной взрослой и одной маленькой, которые были одеты в двубортные пальто, шляпы и лакированные туфли.

— Что, обязательно было отпускать такие безвкусные шуточки? — спросил Джилберт.

— Конечно обязательно, дорогой. — Элизабет поцеловала его в щеку, и они вошли внутрь.

В церкви было настолько плохо, насколько это вообще возможно. Единственное, что помогало вынести всю эту обстановку — так это то, что они с мамой постоянно обменивались понимающими взглядами. Казалось, конца этому не будет. Льюис думал, что он умрет у этой высящейся впереди кафедры, и тело его сгниет прямо там. Он старался не ерзать на скамье и пытался считать стропила, а также пробовал читать свой сборник церковных гимнов. Потом он думал про обед. Затем — про уши викария. Он уставился в затылки девочек Кармайкл, пытаясь заставить их обернуться, но Тамсин было девять, и она не обращала на такие вещи внимания, а с Кит это вообще было бессмысленно: в свои четыре года она была слишком мала для чего-либо подобного. Еще он думал о том, что крикета не будет до самого лета.

И без того низкие тучи опустились над церковью еще ниже, поднялся холодный ветер, к которому добавился мелкий моросящий дождь, и вскоре крыши домов уже блестели из-за стекавших по ним струй. Под этими крышами готовился воскресный обед, разгорался огонь в очагах, чтобы встретить хозяев после церкви. Дорога в деревню была извилистой, а отходившие от нее подъездные дорожки к домам были обсажены рододендронами и кустами лавра, так что сами дома прятались друг от друга. Большой дом Кармайклов в стиле поздней английской готики своей задней частью буквально упирался в довольно густой лес, и при желании оттуда можно было пройти к дому Олдриджей напрямую, не выходя на дорогу. Элизабет частенько проделывала это, когда Льюис был поменьше, а Клэр Кармайкл была беременна младшей из девочек, Кит. На главной улице располагались почта и магазин, рядом с ними находилась церковь. По мере удаления от центра деревни дома рассыпались, отстояли все дальше и все больше отличались один от другого. Некоторые из них были построены в двадцатые годы, как и дом Олдриджей, другие — еще позже, третьи представляли собой коттеджи, которые впоследствии были присоединены к дому Кармайклов.

Железнодорожная станция, напоминавшая вокзал игрушечной железной дороги, находилась в миле от деревни, и к ней вела дорога, над которой с обеих сторон нависали деревья; в Лондоне работало так много людей, что дорогу на станцию местами пришлось расширять, чтобы могли разъезжаться встречные машины. Во время войны станция приобрела новое, очень важное значение. Там происходили многочисленные расставания и встречи, вызывавшие сильные эмоции, а доносившийся в дома шум поездов уже не воспринимался как привычные для всех повседневные звуки. Хотя домой вернулось уже много людей, казалось, не наступит такой момент, когда можно будет сказать, что все закончилось. Было много разговоров о восстановлении разрушенного, о необходимости все начинать с нуля, но на самом деле после первых восторгов победа стала казаться какой-то странной, потому что множество людей все еще не вернулось, а приходившие каждый день новости были далеко не мирными — они были полны смертей и нарастающего ужаса.