Йозеф Рот - Сказка 1002-й ночи

Однажды ей пришло в голову, что неплохо бы проверить, как идут дела в галантерейной лавке Мицци Шинагль. Еще не переступив порога, она догадалась, что в лавке, где ей доводилось бывать и раньше, что-то изменилось, и почуяла неладное. Увидела в витрине два новых зеркала в позолоченных рамах, а на стеклянной двери большую табличку с надписью: «Настоящие брюссельские кружева». А когда в глубине лавки заметила господина Лиссауэра, сердце ее буквально остановилось. Она-то знала этот тип господ по своему заведению — и иного названия, кроме как проходимцы, они не заслуживали!

— Мы давно не виделись, господин фон Лиссауэр, — начала она. — Да, весь мир нас покинул. Для господ посетителей мы уже недостаточно современны. Хотя у меня дело поставлено гораздо солиднее, чем, например, на Первой Таможенной!

— Лета, знаете ли, клонят к серьезности, — ответил Лиссауэр. — И потом, вы же видите? Я работаю здесь не покладая рук!

Да уж, это она хорошо видела. Одним из тех быстрых и острых взглядов с разворотом на 360 градусов, из-за которых в былые годы ее так боялись — у нее в заведении, в магазинах, где она имела обыкновение делать покупки, во всей округе и даже в полицейском участке, где она знала всех в форме и всех в штатском, — она обвела сейчас лавку. Да полно, разве это можно было теперь назвать лавкой — галантерейной лавкой, во всяком случае? Где миленькие крошечные коробочки с пуговицами и пуговками всех сортов, цветов, форм и размеров? Где такие хорошенькие и тем не менее очень надежные крючки и крючочки? А где гордость лавки, где само великолепие, где так называемые обшивки? И где все остальное — не имеющие особого значения, скорее даже легковесные, штучки, которые, строго говоря, покупают просто так, походя и вдобавок к основной покупке, но без которых, однако же, не может обойтись ни одна портниха в округе? И что это еще за брюссельские кружева? Кто в здешних местах, кто из тутошних покупательниц в состоянии купить брюссельские кружева? И уж не ей, госпоже Жозефине Мацнер, кто-нибудь мог бы запудрить мозги насчет настоящих брюссельских кружев! Не удержавшись, она тут же заявила Лиссауэру:

— Ну вы хорошо подчистили лавку!

— Подчистил? Вы это называете «подчистил»? — вскричал молодой человек.

И со свойственным ему — и не раз приносившим совершенно необъяснимые успехи — краснобайством принялся втолковывать госпоже Мацнер, какой расцвет переживает предприятие и сколько он уже заработал на кружевах и сколько еще собирается заработать. Как и многие, кто на протяжении относительно долгого времени не ведает осечки в нечистоплотных махинациях, Лиссауэр порой давал тщеславию взять верх над необходимой осторожностью. Хотя он знал, что не имел права вложить долю Мацнер в аферу с кружевами, но, со свойственным ему бездумным оптимизмом, не сомневался в том, что Мацнер не просто одобрит его действия, но и немедленно признает себя его сообщницей. При этом он подавил неприятную мысль о том, что счета не в порядке и что, кроме того, он успел потратить на личные нужды треть выручки. Мицци Шинагль никогда не требовала отчета. Так с какой стати могла его потребовать Мацнер?

А госпожа Мацнер уже не могла скрыть легкой дурноты. Опершись о прилавок, она попросила стакан воды и кресло. Выпила воду маленькими глотками, запрокинулась в кресле, хотя ее нещадно, словно рыцарский панцирь, стискивал корсет. Медленно пришла в себя. Вытащила шляпную булавку из огромной соломенной крыши, покрывавшей ее голову, наставила это оружие на Лиссауэра и заявила:

— Лиссауэр, подайте книгу учета. Я буду говорить со своим нотариусом.

Лиссауэр принес бухгалтерские книги. И вновь несчастная Мацнер увидела черные цифры, синие цифры, зеленые штрихи, красные линии, но на этот раз это ее не успокоило.

— А где капитал? — спросила она. — Где выручка?

— Капитал в обороте, госпожа Мацнер, — еле выговорил Лиссауэр.

Захлопнув книги, он принялся бормотать какие-то объяснения, но она уже не вникала в суть дела. До ее слуха доходили лишь отдельные выражения, вроде «Новые времена, современные деловые методы, в том числе и в торговле, никакого омертвления капитала», и тому подобное. Она с ужасом думала о том, что ее 10 тысяч гульденов безвозвратно пропали.

Госпожа Мацнер без излишних провол о чек простилась, проигнорировав при этом протянутую руку Лиссауэра. Поспешила на почту. Дело приняло чрезвычайно опасный оборот. Шляпную булавку она по-прежнему сжимала в руке. Огромная шляпа раскачивалась из стороны в сторону. Преодолев страх перед непредвиденными издержками, госпожа Мацнер отправила телеграмму Мицци Шинагль в Баден. «Срочно приезжай», — написала она на бланке, потом задумалась и помусолила карандаш. Мицци Шинагль просто-напросто не приедет — и задаром пропадет дорогая депеша. Мацнер собралась уже было послать простую почтовую открытку, как вдруг один из духов-обманщиков, они же ангелы-покровители, к которым она неизменно прислушивалась, подсказал ей правильное решение. «Тайтингер ждет тебя завтра» — вот какую телеграмму она послала.

И конечно же, рано утром Мицци Шинагль приехала. После долгого отсутствия она вновь вошла в заведение Мацнер. Все здесь стало ей, между тем, чужим. В воспоминаниях дом представлялся не только изысканным, но и ослепительным. Теперь же она привыкла к изысканным домам и ослепительным анфиладам. Дом Мацнер оказался убогим, даже обшарпанным и ветхим, со своими потускневшими зеркалами, салонной люстрой, в которой отсутствовало уже немало подвесок, в результате чего она напоминала дерево с частично облетевшей листвой, с диваном, красный плюш которого пестрел большими серыми дырами, проеденными молью, с отколовшимися кусками рамы из фальшивой бронзы на зеркале, с изношенной лиловой накидкой на исцарапанной крышке фортепьяно и с пыльными гардинами на окнах. Но что означали воспоминания по сравнению с волнующим ожиданием предстоящей встречи? Скоро она увидится с Тайтингером. В сумочке у нее лежала последняя фотография сына и его последний табель с отметками, правда, весьма удручающими. Поведение было «неудовлетворительным», а прилежание — «малоудовлетворительным». До сих пор сын ухитрялся остаться в каждом классе на второй год. Самой Мицци мальчик был безразличен. В последний раз она ездила к нему на Рождество. На вокзале он сначала потребовал какао, и она отправилась с ним в зал ожидания. С аппетитом выпив какао, он тут же раскрыл чемодан и взял лежащие сверху подарки. Потом закрыл чемодан и крикнул: «Рассчитаться!» Таким был ее сын. Но за последнюю ночь она придумала добрую дюжину историй, которые следовало рассказать Тайтингеру: Ксандль, дескать, хороший спортсмен, золотое сердце, одаренный певец. А однажды он даже спас утопающего ребенка. Правда, эта история была как раз невыдуманной. Ксандль и в самом деле выудил из воды ребенка — точно так же, как он привык ловить лягушек, рыб и ящериц.