Йозеф Рот - Сказка 1002-й ночи

— Прошу оказать любезность и прочесть то, что касается господина барона, — сказал Поллитцер, после чего Тайтингеру пришлось вернуться в кафе.

Оказалось, что он должен выложить семьсот гульденов наличными, а остальные — ровно восемьсот — ему надо было обеспечить гарантией. Ему принесли чернильницу и перо. Он подписал контракт твердой рукой. Он сбросил огромный груз, освободил совесть, избежал забот, осложнений и неприятностей. Он даже сумел сердечно попрощаться со всеми. Пообещал прийти в воскресенье на открытие паноптикума, которому предстояло еще придумать новое название. Поллитцер предложил «Всемирный биоскоп». Название всем понравилось. Отправились выпить. Никто не сделал даже попытки пригласить барона.

Внезапно Мицци Шинагль заплакала.

— В чем дело? — спросили у нее.

— Да просто так, от радости.

Открытие нового «Большого всемирного биоскопического театра» состоялось при огромном стечении жадной до новых зрелищ публики, обитающей в императорской и королевской столице.

Бедный Тайтингер не имел возможности уклониться. Ему предстояло выдержать всю программу.

Занавес с тихим поскрипыванием поднялся, и Тайтингер, безмерно испугавшись, увидел на красном престоле Мицци. Невозможно было понять, живая она или сделана из воска. Тяжелые, мерцающие желтым, серебристым и, вместе с тем, голубоватым светом, трижды переплетенные нити крупных жемчужин украшали ее восковую шею и декольтированную восковую грудь. Увесистые алмазы сверкали в мочках ушей. От круглой лампы, затененной синей тканью, падал с потолка «волшебный» свет. На голове у «любимой жены шаха» был прикреплен турецкий полумесяц, опирающийся на две узкие серебряные стрелки, из-под которых струились пышные золотые волосы. Мицци — была ли это действительно она? — неподвижно сидела на своем красном троне.

Да, это оказалась настоящая Мицци. И заговорила она своим всегдашним голосом:

— Его Величество Шах Персидский добр ко мне, когда-то я была бедным ребенком из венского простонародья. А теперь я владычица надо всеми женщинами в гареме, я любимая жена шаха. И я намерена царить еще долго, и я приветствую Вену, и народ Вены, и старого Стефана!

Все захлопали. Быстро, с лязгом закрылся занавес.

— Представление окончено, — провозгласил Труммер.

Все устремились вперед, к сцене. Тайтингер воспользовался всеобщей суматохой и вышел. Он убежал.

Сначала медленно, осторожно, потом все настойчивее газеты после долгих лет молчания вновь принялись писать о Персии, о дружественной державе на Ближнем Востоке, о Его Величестве Шахе, последний визит которого в Вену еще, должно быть, остается в памяти жителей Австрии и всех народов империи. Корреспонденты из Петербурга, Лондона и Парижа сообщали о русских устремлениях, английских изворотах, парижских интригах.

«Фремденблатт» отправила своего сотрудника в Тегеран. В своих корреспонденциях он рассказывал о персидских нравах, персидских женщинах, персидских садах, персидской армии, персидских крестьянах. После знакомства с несколькими статьями любой житель Вены — из Деблинга, Гриндинга, Леопольдштадта или Альзергрунда — мог чувствовать себя в Тегеране как дома.

В газетах не стали бы писать о Персии просто так: здесь все имеет особое, специальное, политическое значение. Политики, дипломаты, журналисты понимают: шах Персии приедет в Вену еще раз.

На Бальхаузплац перерывают давние протоколы. В придворной и правительственной канцелярии Его Величества исследуют каждое происшествие, пусть и самое незначительное, имевшее место в свое время, в дни, когда шах Персии впервые побывал в Вене. Листают и старые архивы Венской тайной полиции.

В эти дни редактору Лазику выпал блестящий, чтобы не сказать бесценный, шанс: он надумал обогатить «Всемирный биоскоп» еще одним «актуальным» экспонатом. Лазик все еще хранил рисунки, эскизы и портреты из «Кроненцайтунг», приуроченные к визиту Его Персидского Величества. Мицци Шинагль заплатила за эту идею десять гульденов.

Сомнений не оставалось: столица империи, резиденция Его Императорского Величества, готовилась к приему Его Величества Шаха Персидского. Во всех редакциях знали об этом. А значит, вскоре узнали и все служители канцелярий, все придворные лакеи, все кучера, все посыльные, все полицейские (а последними сообразили, как обычно, иностранные дипломаты).

Тино Перколи поставил за пятьдесят гульденов «актуальный экспонат» — шаха Персии, а также великого визиря, адъютанта великого визиря и старшего евнуха. В изобилии появились также жены из гарема (на худой конец их можно было перенести из уже готовой «Турецкой комнаты» во вновь создаваемую «Персидскую»). В придворной и правительственной канцелярии, в Министерстве внутренних дел и в Министерстве транспорта и торговли, в Венской полиции и в полиции Триеста, в Триестской гавани и в управлении Южной железной дороги, — всюду были готовы. Маленькие чиновники, крошечные колесики, непонятного назначения устройства в непонятном механизме обширной империи, принялись с бессмысленным рвением гудеть, жужжать, что-то искать, что-то писать, составлять и принимать донесения. Вспомнили, что чемоданы Его Персидского Величества когда-то непростительно задержались в пути, чуть ли не заблудились. Вспомнили обо всем. И все откопали: церемониал, имена, программу придворного бала, торжественный прием, имена офицеров почетного полка, выстроившегося в свое время вдоль железной дороги Франца-Иосифа, полковничью форму полка персидской гвардии императора. Вспомнили также и о ротмистре бароне Алоизе Франце фон Тайтингере, который был в свое время откомандирован из полка «для особых поручений». И один из наиболее ревностных чиновников, беспристрастное орудие судьбы, впрочем, орудию судьбы и положено быть беспристрастным, добросовестно исследовал все пути, по которым прошел Тайтингер, результаты всех его поступков и проступков, и досконально доложил обо всем в полицию. Нашлись орудия судьбы и там, и они-то и переправили донесение в военное министерство.

К тому времени дело Тайтингера находилось в руках советника военного министерства Закенфельда. Он уже собрался было назначить переосвидетельствование и объявить дату его проведения, как вдруг на стол к нему лег рапорт с пометкой: «Совершенно секретно. Касательно Тайтингера». Взяв дело Тайтингера и рапорт, он отправился к подполковнику Калерги, в левое крыло министерства. Обоим господам тут же стало ясно, что на данный момент нечего и думать о том, чтобы дать ход прошению Тайтингера, и надо сообщить об этом самому барону. Подполковник Калерги пристегнул саблю и вышел…