Артем Гай - Всего одна жизнь

Прикрываю глаза. На громадных счетах моей жизни в сторону актива, кажется, полетела еще одна костяшка.

По календарю весна, но у нас на Алтае зима еще прочно удерживает рубежи.

За два с небольшим месяца после Нового года произошло много событий. Поженились Ваня и Муся. На «Птичьей горе» два дня дым стоял коромыслом.

Затем меня переселили в «ничью комнату». А неделю назад я получил наконец «свою» комнату. И с новой силой затосковал об Оле.

От нее давно нет писем. Новогодние поздравительные телеграммы — последнее, чем связала нас почта. Поток писем иссяк, превратившись в слабый ручеек. Но мне все чаще хочется не медля лететь к ней, к маленькой Оле, забрать ее в охапку, крепко прижать к себе, сказать: «Оля, хватит испытывать!..» И все. Но я не делаю этого и знаю, что не сделаю никогда. Я все тверже убеждаюсь в том, что совершенно не понимаю мою Олю. Мою?.. Да, мою! Скоро отпуск. Март, апрель, май… Через три месяца все решится. Страшно долго! Я здесь семь с половиной месяцев — это же целая жизнь! За эту жизнь я не забыл Олю. Просто она заняла то место, которое ей положено рядом с работой и другими людьми. Это очень большое место. Если бы я мог рассказать ей об этом…

Вскоре после переселения меня постигает неудача. Все началось с лыжного кросса медиков нашего города. По поручению комсомольского бюро я занимаюсь этим делом. Выбираю минуту, чтобы заехать в роддом, захожу в диспансеры, бегаю по кабинетам поликлиники.

— Нас интересует, — серьезно говорю я, — достаточно ли вы съели медвежатины, чтобы жить в этом суровом краю.

Дело оказывается нелегким. Некоторым явно не хватает медвежатины.

— Будем ставить вопрос на горкоме союза, — смеюсь я.

Воскресенье — день кросса. Солнце в три обхвата. Мороз небольшой — градусов пятнадцать. Трасса получилась довольно трудная, с подъемами метров по двести. Зато и спуски — летишь, как на крыльях, Точно Домбайские склоны!

Вперед выходит Николай. Его громадная фигура в ярко-зеленом свитере поднимается вверх по склону так же легко, как идет по равнине («Я вас всех приделаю!»). Хороший мотор, восхищаюсь я. Ну, постой же, я возьму тебя на спуске. На гребне сильно отталкиваюсь палками и приседаю. Ветер надевает на лицо резиновую маску. Радостное ощущение полога, блеск снега, солнце и небо сливаются в гудящее, словно жадное пламя, чувство. В щели прикрытых век мне видятся стройные громады Кавказских гор. Старое серебро вершин Белала-Каи, опушенные снегом леса на Джугах…

На вираже меня выбрасывает с лыжни, и я останавливаюсь, зарывшись по колена в снег. Николай тем временем, расставив ноги и приседая, вовсю улепетывает от меня. Ах ты черт! Выбираюсь на лыжню и вновь бросаюсь за ним. Куда там! Он уже, как заведенный, лезет на следующий склон. Жарко. Снимаю шапку и засовываю ее в карман.

После кросса собираемся в столовой и пьем пиво. Занимаем почти все столы.

— Все наши медики пришли! — радостно кричит молоденькая официантка Люба в окно раздачи.

— Сейчас выкатят бочку, — уверенно говорю я.

— Товарищи, готовьтесь к интервью, — гремит Ванин бас, и нас озаряет лучезарная улыбка Лоры. — «В нынешнее воскресенье медицинские работники нашего города устроили маленькое… нет!.. грандиозное спортивное соревнование…» — импровизирует Ваня.

Лора не обижается.

— Вы молодцы, и про вас я обязательно напишу, как бы там ни злопыхательствовал Ваня, — говорит она и садится за наш столик.

К нам же подсаживается Николай. Непокрытая грива рыжих волос, грубый свитер, громадные лыжные ботинки, пенящаяся кружка пива — бог гор.

— Ну, как я вас, альпинистов-горнолыжников? — смеется он.

— Твои горы, — развожу я руками. — Ничего, Коленька, скоро я их освою.

Вечером у серебряного призера медицинского кросса начинает болеть горло. Ангина была у меня один раз, в детстве. Я вспоминаю ее, как несколько приятно проведенных дома дней, когда давали пить теплое молоко с малиновым вареньем и читали вслух «Таинственный остров». С этими приятными воспоминаниями засыпаю.

На следующий день на работе ползаю сонной мухой. В столовой бифштекс буквально не лезет в горло. Температура тридцать восемь. Бреду домой в легком тумане. Провожу весь комплекс приличествующих случаю лечебных мероприятий и заваливаюсь в постель.

К вечеру мне становится совсем худо. В голове гудит, словно в трансформаторной будке. Снег бьет в окна, а мне кажется, что это лезут, лезут на стекла серые кошки с зелеными, синими, красными блестящими глазами. Кошки остаются за окном, а их светящиеся глаза плавают в темноте комнаты. За звукопроницаемой шлакоблочной стенкой разыгрывается очередная маленькая трагедия — хмельной сосед Паша пытается убежать от террора жены. Я слышу, как он мечется по комнате, опрокидывая стулья и выкрикивая: «Валя! Стой!.. Валя!..» Она ругает его сквозь слезы и чем-то гулко бьет. Странные люди мои соседи.

А кошачьи глаза то уменьшаются до едва заметных звездочек, то увеличиваются, наплывают на меня громадными пульсирующими кругами. Я выхожу в коридор, качаясь от стенки к стенке, а потом чувствую, что весь я ватный и пустой, и медленно перегибаюсь вдвое, потом вчетверо… Очнувшись, с трудом добираюсь до кровати.

Меня охватывает едкое, щемящее чувство одиночества. «Вот так когда-нибудь и помрешь», — проносится в голове. И ни единого близкого человека рядом. Мама, Оля!.. Плохо, плохо, плохо… Хочется скулить. Где-то, как зуммер, гудит звонок. Потом вдруг вспыхивает яркий свет, и я вижу на пороге Лору, запорошенную снегом.

— Что с тобой? — Она подходит и трогает мой лоб. — У тебя температурища!

— Вероятно, — соглашаюсь я.

Лора снимает пальто.

— Никогда не можешь позвонить.

— А сегодня, как никогда.

Лора ищет градусник и, естественно, не находит его. Она уходит к соседям, там уже тихо, и приносит градусник.

— Что, сегодня опять воспитывали Пашу? Валя заплаканная… — говорит Лора.

— Наверное.

Лора долго разглядывает градусник и ужасается:

— Сорок! Нужно вызвать скорую помощь.

— Я же сам скорая, — хриплю я.

— Тогда прими еще стрептоцид. Сейчас сделаю тебе содовое полоскание, — распоряжается она.

— Ладно, — соглашаюсь я.

— Хорошо, что по пути из магазина домой мне взбрело в голову зайти к тебе.

— Даже очень хорошо.

Лора потрошит свою сумку. Славная она, Лора!

— Сейчас вскипячу молоко.

— С малиновым вареньем? — спрашиваю я.

— На тебя не действуют даже сорок градусов.

Она подходит с бутылкой в руках и садится на край моей кровати. Мы смотрим друг на друга, и Лорино лицо моментами расплывается, становится похожим на чье-то другое, знакомое и милое… Лора наклоняется и тихо целует меня в губы. Бутылка стукается об пол.