Артем Гай - Всего одна жизнь

Я стоял на тускло освещенной несколькими фонарями площади и оглядывал заляпанные грязью до бровей «Волги», «Победы», «Москвичи». Ни в одной из машин не было никаких признаков жизни. Я вошел в столовую.

В столовой — длинном одноэтажном доме, укрепленном изнутри немудреными четырехугольными колоннами, выкрашенными, как и стены, в зеленоватую краску, было многолюдно, шумно и так дымно, что, переступив порог, ты словно попадал в какую-то синюю сказку, где все было призрачным и расплывчатым, как под водой. Я поплыл к стойке, у которой пара подводных принцев в стеганках любезничала с принцессой в кружевном кокошнике.

— Ну так что, Фень? Согласная? — говорил один из принцев.

Другой нетрезво и сочувственно ухмылялся.

Я полез в карман за мелочью.

— Вы что? — резко бросила мне принцесса, недовольная моим появлением. — Пиво подают официантки.

— А я не хочу садиться, — сказал я настырно.

— Гражданин, я же вам сказала…

— Ну давай, давай, малый, — сказал первый принц.

Второй угрожающе хмыкнул.

Черт бы вас драл с вашей любовью в рабочее время, брюзжал я про себя, направляясь к ближайшему свободному месту. Но и тут ждала неудача.

— Уже-не-обслуживаем-не-видите-который-час?.. — выстрелила в меня официантка, проносясь с двумя графинами к соседнему столику.

На Старом Руднике сегодня торговали пивом. По таким торжественным дням столовые закрывались на полчаса позже обычного, а это значит, что до разъезда еще около часа.

Пиво здесь подавали в больших толстостенных графинах, украшенных крупным стеклянным виноградом. А может быть, сливами. Или земляными орехами. Но дело не в этом — мне очень хотелось пива. У нас это большая редкость. Добиралось оно сюда уже не янтарное, а откровенно желтое, мутное, кисловатое. Но мы привыкли уже к этому пиву, а из-за своей редкости оно стало нам милее какого-нибудь двойного золотого.

Я решительно встал, полный намерения добиться своего графина. И в этот момент меня окликнули:

— Доктор! — перекрывая тугой гул, орал из-за соседнего стола детина в таком же ватнике, как у принцев, и махал мне рукой. — Доктор! Прошу к нам!

Вот из-за этою я не люблю ходить вечером в столовую. Обязательно найдется какой-нибудь знакомый, от которого не отвяжешься. Конечно, и в этой столовой разыщется сейчас не один мой пациент, в котором я успел уже поковыряться за те без малого пять лет, что живу здесь. Вот и этот детина очень знаком мне, но что я с ним делал — не вспомнить. Даже не пытаюсь. И какое это имеет значение? Наверное, кроме боли, я принес ему излечение, раз он не забыл. Хотя боль-то, вероятно, запоминается дольше…

Сегодня я не испытываю обычной в таких ситуациях жгучей неловкости и спокойно принимаю приглашение. И даже рад, что посижу часок в компании шумных подвыпивших ребят.

— Удачно ты у меня аппендицит вырезал! Два года в шахте, и ни один шов не лопнул, — говорил мне детина радостно, так, словно по нескольку этих самых швов должны лопаться ежегодно.

Мы просидели до закрытия, и к концу я уже туго соображал, что творится вокруг.

В «Победу» шахтера, которому я два года назад «удачно вырезал аппендицит», набилось человек семь. Меня он посадил рядом с собой, включил фары и лихо развернулся, мазнув ярким снопом по забурлившей площади и уложив всех пятерых на заднем сиденье.

— Живы будем? — нетвердо спросил я. — Завтра дежурю…

— Тогда едем медленно… ребя-ата!.. — крикнул нам шофер, словно, кроме «вырезанного» аппендикса и моего дежурства, терять нам всем было нечего. И мне это понравилось.

Потом мы спели пару песен. Хорошо спели, громко и дружно. И приехали.

— Куда тебе? — спросил водитель, притормозив у универмага, в самом центре. Несколько человек с заднего сиденья вылезли.

— Спасибо… Я тут…

— Не-ет, милый. Я своей честью дорожу!.. — гордо сказал шахтер без аппендикса. — К самому дому подкачу. Только так!

Я посидел, пошевелил губами и носом, чтобы легче было шевелиться мозгам, и вдруг вспомнил про оставленные у Лены сапоги.

Лена была в простеньком домашнем халатике в синих цветочках. На голове — чалма из махрового полотенца. Наверное, только что из ванной.

— С легким паром, — сказал я неуверенно. — Извини, что поздно…

— Проходи, проходи. Не так уж и поздно.

У соседки раздавался мужской смех. Я снял туфли у двери, плащ и прошел к Лене в комнату. Будильник на столе показывал половину одиннадцатого. Действительно, не очень поздно. У меня же было такое ощущение, что вот-вот должен уже наступить рассвет.

— Протрезвляешься водой? — сказал я, садясь у стола.

— Черт знает что… Только сейчас немного прихожу в себя, — рассмеялась Лена. — Куда это ты поехал?

Я хмыкнул.

— Провожать.

— И куда доехал?

— До пивной на Старом Руднике.

— Вовочка, а ведь ты совершенно пьян. — Лена положила мне на плечо руку и заглянула в глаза.

— Прилично. Но не совершенно.

— Хочешь есть? — Она всегда угощает. Любит угощать. Вроде Муси.

— Чаю бы…

— Сейчас. — Продолжая смеяться, она вышла.

— Тоже трезвенькая, будь здоров, — сказал я ей вслед.

Потом я медленно и без всякого удовольствия пил чай, поглядывая на Лену.

— Мне надо расчесать волосы, потом я с ними не справлюсь. Не возражаешь? — сказала Лена.

— Валяй, — разрешил я.

Она села на край дивана-кровати (новинка, вызывавшая нашу всеобщую зависть) и, подняв полные белые руки, сняла чалму, сбросила на колени черные густые волосы. Стала расчесывать их большим гребнем. Я не представлял себе, что такие у нее пышные волосы. Обычно она гладко зачесывается, собирая на затылке тугой блестящий узел. Это ей тоже очень идет, но так…

Лена сидела на краю дивана, скрестив длинные белые ноги. Ох, и симпатичная же девка! Высокая, крепкотелая. Серые глаза задумчивые, раскосые, как у японки. Нос крупный, чуть-чуть «уточкой», но в самый раз, чтобы не нарушать гармонии ее милого и загадочного лица. Конфетка, а не девчонка!

— А ты красивая, Лена, — сказал я, разглядывая ее.

— Только заметил?

Если подумать, так никого, кроме нее, у меня здесь не осталось.

Последние полгода мы почти всегда были вместе — Ваня, Муся, Лена и я. Она приехала прошлой осенью — молодой специалист, пополнение постоянно редеющих наших рядов. Работала терапевтом у Вани на отделении и как-то очень быстро сдружилась с ним и особенно с Мусей. Ваня был в восторге от нее — умница! И Муся была в восторге — прелесть, что за девчонка! И я знал, что каждый из них готов лопнуть от усердия, распинаясь в моем присутствии о Ленке. И она, по-моему, об этом догадывалась. Или они и перед ней распинались обо мне?.. По крайней мере, оба мы снисходительно усмехались Ваниным и Мусиным стараниям, но это не мешало нашим самым дружеским отношениям. Я даже ухаживал за Леной немного, танцевал с нею на всех вечерах больше, чем с кем бы то ни было, иногда целовал в щечку. Мы, конечно, нравились друг другу. А сейчас вот — остались совсем одни…