Исабель Альенде - Инес души моей

Чтобы обезопасить себя от соблазнов любви, я говорила себе, что никогда не найду человека, способного доставить мне такое наслаждение, как Хуан. Я знала, что нужно опасаться болезней, которыми можно заразиться от мужчин; я видела их последствия, и, какой бы здоровой я ни была, я боялась их как самого черта, ведь, чтобы заразиться французской болезнью, достаточно малейшего контакта с больным. Кроме того, я могла забеременеть, потому что смоченная в уксусе губка — средство ненадежное, а я так долго молила Деву послать мне ребенка, что она могла откликнуться на мои просьбы тогда, когда это было бы совсем некстати. Чудеса ведь по большей части случаются в самый неподходящий момент.

Этими соображениями я руководствовалась все годы своего вынужденного целомудрия, за которые сердце мое выучилось молчать, но тело никогда не переставало требовать своего.

Здесь, в Новом Свете, воздух горяч и располагает к чувственности, тут все ярче — и цвета, и запахи, и вкусы; тут даже цветы с их безумными ароматами и фрукты, теплые и нежные, побуждают к сладострастию. В Картахене, а потом в Панаме я стала сомневаться в тех принципах, которые сдерживали меня в Испании. Молодость моя проходила, жизнь утекала сквозь пальцы… Кого интересовала моя добродетель? Кто мог меня осудить? Я решила, что Господь должен быть более снисходительным здесь, на новом континенте, чем в Эстремадуре. Если Он прощал те унижения, которым во имя Его подвергались миллионы индейцев, то что Ему стоило простить слабости какой-то бедной женщины?

Я была несказанно рада, когда мы живыми и невредимыми вошли в порт Кальяо и можно было сойти с корабля, а то я уже начала сходить там с ума. Нет ничего более угнетающего, чем длительное нахождение в тесноте судна посреди бескрайних черных вод океана, бездонного и безбрежного.

В те годы слово «порт» было слишком гордым названием для Кальяо. Говорят, что теперь это самый важный порт Тихого океана, откуда в Испанию отправляются несметные богатства, но тогда это был лишь жалкий причал. Из Кальяо я вместе с монахами отправилась в Сьюдад-де-лос-Рейес, Город королей, который теперь носит куда менее остроумное название — Лима. Прежнее название мне нравится больше, поэтому я так и буду его называть. Этот город, в ту пору только основанный Франсиско Писарро в просторной долине, показался мне вечно окутанным туманом. Солнечный свет, проходя через влажный воздух, придавал городу какой-то фантастический вид, похожий на нечеткие рисунки Даниэля Бельалькасара.

Проведя необходимые изыскания, через несколько дней я нашла солдата, который был знаком с Хуаном де Малагой.

— Вы опоздали, сударыня, — сказал он мне. — Ваш муж погиб в битве при Лас-Салинасе.

— Хуан не был солдатом, — уточнила я.

— Тут нет другого ремесла: тут даже у монахов шпага в руках.

Лицо у этого человека было неприятное, неухоженная борода доходила до середины груди, одежда была грязна и в лохмотьях, рот — без зубов, а вел он себя как пьяный. Он клялся, что был дружен с моим мужем, но я ему не поверила, потому что первое, что он рассказал о нем, — что Хуан был солдатом-пехотинцем, весь в карточных долгах, ослабленный неумеренной страстью к женщинам и вину, а потом начал нести какую-то околесицу о плюмаже и парчовой шапочке. В довершение всего этот якобы приятель Хуана вконец перепугал меня тем, что попытался меня обнять, а когда я отстранила его, посулил заплатить за мою благосклонность золотыми монетами.

Проделав такой огромный путь — из Эстремадуры до бывших владений Атауальпы, — я решила сделать последнее усилие и присоединилась к каравану, который вез провиант и гнал стадо лам и альпак в Куско. Нас охраняло несколько солдат под началом некоего лейтенанта Нуньеса. Он был холостяк, красавец, бахвал и, по-видимому, привык потакать своим прихотям. В караване, помимо солдат, было два монаха, писец, судья и врач-немец. Все ехали верхом, кто на коне, кто на муле, а кого-то даже несли в паланкине индейцы. Я была единственной женщиной-испанкой в караване, но несколько индианок кечуа с детьми сопровождали бесконечную вереницу носильщиков, неся съестные припасы для своих мужей. Яркая одежда из тонкой шерсти придавала им радостный вид, хотя лица у них были угрюмые и злые, какие всегда бывают у подневольных людей. Они были невысокого роста, скуластые, с небольшими продолговатыми глазами и черными от коки зубами: они постоянно жевали листья этого растения, чтобы немного взбодриться. Их дети казались мне очаровательными, а некоторые индианки — симпатичными, хотя они никогда не улыбались.

Они шли за нами несколько лиг, пока не получили от лейтенанта Нуньеса приказ возвращаться в свои дома. Тогда они, взяв детей за руку, стали уходить одна за другой. Мужчины, несшие груз на плечах, были очень сильные, и, несмотря на то что они шли босые и навьюченные, как ишаки, они лучше справлялись с капризами климата и тяготами дороги, чем мы, ехавшие верхом. Эти индейцы могли идти многие часы, не сбиваясь с ритма шага, в полном молчании и с отсутствующим видом, как будто во сне. Они совсем мало знали по-испански и говорили плаксивым тоном, нараспев и всегда с вопросительной интонацией. В лице они менялись, только заслышав лай собак лейтенанта Нуньеса, двух свирепых овчарок, готовых разорвать человека в клочки.

Нуньес начал докучать мне в первый же день пути и с тех пор не оставлял в покое. Я благоразумно и мягко старалась не подпускать его к себе, постоянно напоминая о том, что я замужняя женщина: ссориться мне с ним было негоже. Но чем дальше мы ехали, тем больше росла его дерзость. Он кичился тем, что он дворянин, хотя, глядя на его поведение, мне было сложно в это поверить. Он сколотил небольшое состояние и содержал в разных местах между Сьюдад-де-лос-Рейес и Куско тридцать индианок-наложниц, и все они были, как он выражался, «очень сговорчивые». В его деревне в Испании это был бы настоящий скандал, но здесь, в Новом Свете, где у испанцев столько индианок и негритянок, сколько им захочется, это обычное дело. Большинство бросают этих женщин, удовлетворив свою похоть; некоторые, правда, оставляют их себе в услужении, но о детях, которые рождаются от матерей-невольниц, не заботится почти никто. Так эти земли наполняются озлобленными метисами.

Нуньес обещал избавиться от всех своих наложниц, как только я приму его предложение — а он не сомневался, что я его приму, когда удостоверюсь, что мой муж мертв, что, по его мнению, было неоспоримо. Этот самодовольный лейтенант слишком походил на Хуана де Малагу во всех его недостатках, чтобы я могла его полюбить, и не имел при этом ни одного из достоинств моего покойного мужа. Да я и не из тех людей, которые дважды наступают на одни и те же грабли.