Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

Мы падаем на матрас, его тело враждебно и причинят мне боль, продолжая давление; я вырываюсь, толкаясь взад-вперед и отбиваясь — неравная борьба, болезненные ощущения под толчками, дерганьем, и шёпот среди тяжёлого дыхания.

Он, стоя на коленях, перекатывает меня к себе, переворачивая на живот и облизывает моё тело, как животное. Затем, неожиданно, он прекращает борьбу, поднимает угол матрас вверх и шарит там рукой. Металлическая крышка падает на пол, я приподнимаюсь и оглядываюсь. Пока он пальцами втирает что-то прохладное и скользкое между моих ягодиц, он говорит непонятные слова мягким, умоляющим голосом, ласкает и обнимает меня, гладя меня нежно, но его руки по-прежнему цепко держат меня. Упёршись лбом в матрас, я отдаюсь ему, толчок и его штука входит в меня.

«Baby».

Это звучит словно смех, отдаваясь теплом и хрипом в моём ухе: «Give me a kiss».

Он склоняет мою голову набок и его зубы нетерпеливо клацают об мои. Я вскрикиваю от боли.

«Is o’kay, is good. No problem» [43] Хорошо, хорошо, нет проблем ( англ. ). .

Его язык ненасытно движется между моих губ, его размер медленно перекрывает моё дыхание. Я пробую глотать слюну, но его втиснутый язык оставляет эти попытки безуспешными. Я впиваюсь в матрас ногтями.

В соседней комнате шумит подтекающий кран, периодически неуклонно падают капли, не обращая внимание на то, что происходит рядом.

Я выгибаю спину и напрягаю ноги; нетерпеливо напирающая вещь в моём теле не унимается; невообразимо грубый, тупой инструмент пытается проложить путь в моё тело.

…Мы сидим в кружком на углу улицы, вечер и уже стемнело.

«Если мы завтра поедем на природу, — таинственно говорит один мальчик, — то я наловлю лягушек. Если им в задницу засунуть соломинку, то можно их надувать». Я никогда не видел подобного, это оставалось отвратительной, нерешённой загадкой, но я вижу лягушку, с соломинкой, раздутую, словно шар, этот жестокий, ужасный образ…

Когда давление его тела немного ослабевает, я вырываюсь и отползаю от него в самый дальний угол.

«Sorry, baby», — говорит он, глядя на меня с кривой ухмылкой. Пылающая боль вызывает дрожь и совершенно парализует меня. Волт придвигается ближе и потирает пальцем ушибленное место. Он склонил голову набок и осторожно дотрагивается другой рукой к углу рта. Почему его улыбка полна сочувствия, он считает меня глупым ребёнком? Я утыкаюсь в свои руки, мне стыдно, но боль, как нож, рвёт меня на части.

«Easy, — я слышу его слова, — easy, baby» [44] Полегче, легче, крошка ( англ. ). .

Когда он оттягивает руки от моего лица, его лицо серьёзно. Он подмигивает и откашливается.

«Come, — говорит он и вытягивает свои губы навстречу, — over».

Я медлю. Он вытирает мне глаза, глядя на меня в упор. Его глаза светло-серые. Неожиданно я начинаю плакать.

«Come».

Я прикладываю свои губы к его рту.

«Sooo, — он продолжительно хрипит, — good boy».

Он кладёт голову между моих ног, словно собирается спать, его мягкие волосы словно кроличий мех на моей коже. Он касается моих стоп, моих ног, затем медленно переходит выше и заставляет подняться мой прячущийся пенис. Я не шевелюсь: пока всё спокойно, приятно и не опасно.

Это происходит без моего желания, он поднимается вверх в медленной, постыдной эрекции; я не могу сдерживать это, я не смотрю туда, но ощущаю, как моё парализованное тело судорожно сжимается и вздрагивает под его рукой.

Я двигаю бёдрами, чтобы скрыть судороги и ощущаю его любопытствующий взгляд на это абсурдное явление. Он смыкает губы вокруг торчащего маленького хвостика, втягивая и засасывая его.

Он же откусит его начисто, если сожмёт зубы — приходит мысль.

«Not good, — смеётся он, — Jerome, baby» [45] Не хорошо, Джером, крошка ( англ. ). .

Он задумчиво закуривает и выпускает дым мне в лицо. Затем он, спокойный и уверенный, бросает окурок на пол.

Словно зубной врач, он хватает меня за подбородок и давит на челюсть, его толстый пенис проскальзывает между моими губами и решительно протискивается внутрь.

«Kiss me».

Это звучит жёстко и глухо в пустой комнате. Я цепляюсь за его ноги, чтобы устоять во время его толчков. Я больше не сопротивляюсь, он овладевает мной, он проталкивает это в меня всё дальше, пока я изнемогаю под его быстрыми толчками, которые перехватывают моё дыхание и бьются в горле и нёбе. Из моего желудка поднимается волна тошноты, которая быстро движется вверх и которую я едва сдерживаю. Мышцы шеи напрягаются, я давлюсь и задыхаюсь без воздуха. Он отклоняется назад и его пенис выскальзывает, вялый и безвольный. Его сладковато-пресный вкус тысячей щупальцев остаётся в моём горле. Мне холодно, я мокрый от пота и меня бьёт сильная дрожь.

Волт растягивается рядом со мной и обвивает меня руками и ногами: его запах металла, тепла и сна. Я слышу его голос в своём ухе, он усыпляет и убаюкивает меня, с каждым вздохом его живот прижимается ко мне, он опять становится нежным и ласковым. Я замечаю, что он кладёт мои руки к себе на шею. Медленно, пока я слежу за его дыханием, я успокаиваюсь. Без его просьбы, я прижимаю рот к его шее. Я втиснут между его телом и стенкой, словно меня охраняет поднявшийся вал. Он отвернулся от меня и не шевелится. Заснул?

Его спина, словно земная поверхность, где лопатки являются холмами, под полями слегка рельефной кожи протекают бледно-голубые подземные реки. На изгибе его шеи растут маленькие прозрачные волоски, лежащие в странно-симметричных формах и направлении, как игрушечные армии на параде. Поверхность и армии медленно двигаются в ритме его дыхания.

Он обращается ко мне: «I love you», — говорит он.

Он нащупывает меня за собой и подтягивает ближе. Когда я прижимаюсь к его бёдрам, слышится довольный вздох. Он поднимает часы с пола и долго изучает циферблат. Нам пришло время уходить? Я спрашиваю себя, куда он денет меня; в любом случае в Вамс не вернусь, я уверен, что теперь это невозможно. Он поворачивается на спину и закуривает сигарету, стряхивая пепел на пол, как будто он предназначен для этого.

Моя голова лежит у него на груди, его рука обходя меня, перемещается от его рта к полу. Его вялый и безжизненный пенис лежит на его животе и смотрит на меня через свою щель-глаз: сейчас он напоминает гусеницу шелкопряда или мягкий комок пластилина. Время от времени Волт кладёт на него руку, и я вижу, как он трогает это и разворачивает. Взрослое тело очень странное. Оно очаровывает и отталкивает меня.

Он протягивает обе руки и, смеясь, энергично поднимает меня с матраса, но я не отвечаю. Я не понимаю его весёлости: что здесь смешного.

Я стою очень близко к нему и чувствую его кожу, теплую и мягкую, как песок, нагретый солнцем. Когда я провожу рукой по его вьющимся волоскам, я спрашиваю себя, понимает ли он, что я так его ласкаю. Нежно и сильно, прижимает он моё тело к себе и так мы приближаемся к окну, которое он открывает. Воздух, который обдувает нас, свеж и пахнет сухими листьями. Голубь коротко воркует, я слышу шелест среди ветвей и поспешное хлопанье крыльев.