Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)

В руке у него бумажный лист, — я очень отчётливо вижу снизу — который дрожит, словно под сильными порывами ветра. Этот словесный поток разливается поверх меня, эти звуки, смысл которых ускользает от меня. Когда он заканчивает и собирает свои бумаги, то на мгновение становится абсолютно тихо, а затем звучит мелодия известной песни.

Мужчина в окне стоит прямо и неподвижно, выпятив живот; вокруг меня слышится всё больше голосов, которые, сначала нерешительно, а затем всё громче и громче, подхватывают песню.

«Мама, почему мужчина не подпевает всем?»

Настрой печальный и торжественный, некоторые вытирают глаза. Песня заканчивается и наступает молчание. Моя мама смотрит на меня и одобряюще кивает, затем подхватывает мою руку и крепко сжимает её. Собака, бегая среди людей, испуганно лает, из-за чего маленькая группа девочек с визгом разбегается; вскоре я слышу громкий, жалобный визг, будто кто-то ударил животное.

«Теперь жительница нашего квартала Мариет Шолтен исполнит „Ave Maria“. Фон Шуберт. Аккомпанирует её отец на пианино».

Мужчина кланяется и его место занимает дочь молочника. У неё ярко-красные щёки, и она неподвижными кукольными глазами уставилась на дома напротив, словно не хочет смотреть на нас. Создаётся впечатление, что стоит она там вопреки своей воли и готова расплакаться в любой момент.

«Вы готовы?» — спрашивает она, пытливо глядя в комнату позади себя. Её вопрос звучит в динамиках. Она кладёт руку на микрофон и виновато улыбается.

Люди доброжелательно хлопают и одновременно звучат начальные аккорды.

«Я хочу уйти, — шепчу я. — Может, мы пойдем?»

Толпа стесняет меня и появляется чувство, что девочка так никогда и не начнёт петь; она вцепилась в микрофон двумя руками, но её лицо словно оцепенело и ничего не происходит.

Неожиданно она начинает петь. Меня словно пригвождает к месту: звуки её голоса словно исходят из моего собственного сердца, камень падает с моей души и освобождает место для восторженного чувства счастья и смелости, которое набухает, становится всё сильнее и поднимается во мне. У меня начинает кружиться голова, и я снова выдёргиваю свою руку из руки моей матери. Ощущение таково, словно что-то раздирает меня на части.

Царит мёртвая тишина, соседи, солдаты, дети, никто не шевелится, свист микрофона не беспокоит нас, пока мы прислушиваемся к очаровательному голосу девочки, звук которого поднимается над нашими головами в нежный и ясный вечер.

Раздаются аплодисменты, Мариет испуганно кланяется и роняет микрофон.

«Что такое?» — спрашивает моя мама, но я сердито отворачиваю голову в сторону.

«Моё сокровище, — говорит она, — сейчас пойдём».

Остаток праздника я смотрю с нашего балкона; люди стоят вдоль улицы, вытянув шеи и не переступая белую полосу. В самом конце полосы большими буквами написано ЦЕЛЬ и теснятся люди возле стола, на котором лежат призы: пакет муки, несколько плиток шоколада, жестянка с чаем и небольшие свёртки с сухим молоком и яичным порошком. Наш сосед напротив, который, очевидно, является судьёй соревнования, кричит: «Внимание!» и дует в свисток. Под подбадривающие крики участники соревнования прыгают в мешках, спотыкаются и падают, пытаясь двигаться таким образом вдоль полосы. Даже моя мама также смешно прыгает вниз по дороге, и я не знаю, гордиться мне или стыдиться, и колеблюсь, опасаясь кричать в её поддержку. Окружающие выкрикивают имена соревнующихся, вдохновляя их, а мой отец, стоя рядом со мной, пронзительно свистит с помощью пальцев.

«Давай, двигай дальше, не отвлекайся!»

Но она уже запнулась и со смехом падает на руки нескольких окружающих её людей.

«Ты тоже мог бы поучаствовать, — говорит мой отец, — почему же ты не захотел, дурачок? Это весёлая игра и ты бы мог выиграть плитку шоколада».

Я не отвечаю и смотрю, как моя мама со смехом вылезает из мешка из-под картошки. Пока голос сообщает, что скоро объявит победителей, я пытаюсь незаметно укрыться в своей комнате.

«Подожди, Йерун, ты должен послушать, кто выиграл!»

Это меня не интересует, делайте что хотите, ведите себя как маленькие дети, только оставьте меня в покое.

«Ты слышал? Ян занял третье место!»

Но я смотрю на нескольких солдат, которые вместе с двумя девушками спускаются по травянистому склону канала к воде и рассаживаются там так, что я могу видеть только их головы. Один из солдат обнимает девушку, они падают в траву и их больше не видно. Вода канала черна и тиха; на поверхности плавает ряска и на ржавом велосипедном остове, торчащем из воды, уравновесилась утка. Из сарая на другой стороне канала на воду падает луч света, масляно отражаясь на поверхности воды.

Я ухожу в свою сумрачную комнату, в которой окружающий шум кажется каким-то нереальным. Дом кажется пустым и безлюдным.

Утыкаюсь в подушку и пытаюсь ни о чём не думать. Засовываю руки между сжатых ног и сворачиваюсь, словно маленький.

«Дорогой Бог, сделай так, чтобы он вернулся, чтобы он нашёл меня. Если ты сделаешь, что он вернётся, то я буду делать всё, что ты захочешь».

Я еду на велосипеде в Вамс и на мне нет одежды. Волт сидит сзади, обхватив меня руками и гладит мой живот. Повсюду я вижу людей: в окнах, в садах, на обочинах дороги. Я кручу педали как одержимый и еле-еле двигаюсь вперёд, я весь в поту из-за множества сверлящих взглядов, я пыхчу, я борюсь. Мем стоит перед домом — она плачет и машет мне своими толстыми, сильными руками. Я никак не могу подъехать к ней, как не стараюсь.

«Move, — шепчет Волт, — move. Go on, faster».

Его пальцы ласкают мой членик и мне стыдно, что любой это может видеть. Я хочу, чтобы он прекратил, хочу крикнуть ему и заплакать, но у меня пропал голос. Он ставит меня у стены, направляет на меня винтовку и прищуривает глаз, который смотрит холодно и отрешённо.

«Только не упасть, — думаю я, — если я упаду, то буду лежать в грязи».

Но мои ноги трясутся и не держат меня…

Я стою в коридоре и вижу своих родителей, которые стоят в пижамах и смотрят на меня удивлённо и встревоженно.

«Что ты делаешь, почему не спишь? Ты хочешь в туалет? Йерун, ты слышишь нас?»

Моя мать отводит меня назад, в кровать. Она поправляет одеяло и я позволяю это, её руки такие мягкие и знакомые.

«О чём думаешь? Ты должен рассказать нам, если ты чего-то боишься».

Мой отец с угрюмым лицом стоит в дверях, я неотчётливо вижу его в свете, падающем из коридора.

«Ты вполне могла бы выиграть, если бы продолжила бежать. Почему ты остановилась?» — говорю я ей в лицо, когда она склоняется надо мной.

«Вот такой он, по-прежнему весь в фантазиях», — слышу я её шёпот отцу.

Почему сегодня вечером на балконе он так восторженно говорил о успехе Яна, наверное, чтобы досадить мне? Он считает меня не таким хорошим, также как и мать Яна?