Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента

Грузовик тряхнуло, он замедлил ход. Пение впереди отдалилось, а с задней машины снова раздался голос девушки, что-то доказывающей в темноте: «Национализм? Чепуха. Это просто ностальгия».

— Как могут люди тосковать по стране, которой они никогда не видели? — спросил скептический мужской голос.

— Это в крови. Тоска по родине — в крови народа.

Грузовик Джозефа увеличил скорость, заглушив продолжение спора. И все время они возвращаются к теме народа, как будто это что-то объясняет. Как будто можно объяснить биологически этот зигзаг молнии, этот рваный шрам на лице человечества.

Он снова лежал на брезенте и радовался, что на грузовике он в полном одиночестве. На юге сверкала очень яркая планета, он не знал, Марс это или Юпитер. И он вспомнил, как в первую ночь шел после боя к палатке Дины, смотрел на эту планету и думал, что если другие планеты обитаемы, на них должны быть свои евреи. Потому что суть еврейства не в случайности происхождения, а в существовании на пределе. Евреи это самая уязвимая часть человечества. Изгнанники в Египте и в Вавилоне, а ныне разбросанные по всему миру, в чуждом и враждебном окружении, они неизбежно должны были выработать особые черты характера. У них не было ни времени, ни возможности наростить шкуру самодовольства, родовой защищенности, которая делает человека невосприимчивым или забывчивым по отношению к трагической стороне существования. Они были мишенью для всех недовольных, потому что были так раздражающе, так ненормально человечны. Потеря пространственного измерения изменила эту ветвь человеческого рода так же, как изменила бы любой другой народ на Земле, Юпитере или Марсе. Так слепые развивают осязание и слух. Их зрение обратилось внутрь, они стали хитрыми, отрастили себе когти, чтобы цепляться, когда ветер несет их по чужим странам. Отсюда же и духовное высокомерие: лишенные места в пространстве, они поверили в свою избранность для бесконечности во времени. Внешняя приспособляемость к обстоятельствам усилилась, но сердцевина омертвела. Жизнь, перетиравшая их, придала нм многогранность: превращенные в песок, они должны были сверкать, чтобы их не растоптали. Рабская жизнь сделала их подобострастными. Кнут стал для них орудием естественного отбора: он выбивал жизнь из слабого и вызывал судорогу честолюбия в сильном. Во всех областях жизни для того, чтобы добиться равных возможностей, им надо было начинать с большего. Обреченные на жизнь в чрезвычайных обстоятельствах, они были во всех отношениях как все люди- Только еще более люди, чем все.

«Я — националист? — как будто откликался Джозеф на голос девушки. — Глупости. Наш национализм — это ностальгия по нормальной жизни».

Пение раздавалось то громче, то тише. Пели одну из популярных народных песен со страстной, почти истерической мелодией. Национализм? Глупости, повторял про себя Джозеф. Для нас эта земля значит что-то иное, чем Сербия для сербов или Америка для американцев. Они владеют своей страной, как супругой, мы же ищем утраченную возлюбленную. Мы скорбим по земле Ханаанской, которая никогда нам по-настоящему не принадлежала. Вот почему мы всегда в первых рядах тех, кто гонится за утопиями и спасает мир революциями, вот почему мы вечно в погоне за потерянным раем. Побежденные и израненные, мы всегда возвращаемся к той точке, откуда начали погоню. Страна — это тень, которую отбрасывает народ. Две тысячи лет мы были народом, лишенным тени.

Вади сузилось и вошло в ущелье. Его освещенные звездами склоны, казалось, застыли, подчиняясь закону всемирного равнодушия. Автоколонна, как темный караван пилигримов, медленно двигалась вдоль них. Отправившись в дальнее странствие, люди оставили позади дом и сад. Все поглотила пустыня. Теперь им предстояло начинать сначала. Они возвращались в покрытую чертополохом и терном страну Ханаан. Половина из них была из нелегальных иммигрантов: они уцелели без официального на то разрешения. И вот те, кто обладает толстой шкурой и настоящей тенью, отказывают им в праве на этот кустарник, на эти голые камни!

— Эй, не унывай! — сказал себе Джозеф. — Держи свой порох сухим. Нас всегда будут предавать. Что-то в нас есть такое, что заставляет других нас предавать. Это наше стремление к земле и к нормальной жизни, а также стремление продолжать поиски потерянного рая, который не существует в пространственном измерении. Но это не национальная проблема. Это крайнее выражение судьбы человека.

Далеко в ночи появился огонек и замигал. Он казался висящей в воздухе красной точкой. Напрягая зрение, Джозеф различил бледный силуэт холма, на котором должен быть построен киббуц Тель-Йешуа. Хорошо, подумал Джозеф, мы заняли еще один акр пространства. Охота в Европе будет продолжаться, костры будут гореть, но несколько сот человек будут жить здесь, и пустыня этому возрадуется.

Грузовик внезапно остановился. Остановилась вся колонна. Водители включили фары и начали подавать громогласные гудки, оглашая ночные окрестности. Далекий огонек продолжал ритмично мигать: вспышка-темнота, вспышка-вспышка-темнота, вспышка-вспышка, точка и тире.

С ума сошли, подумал Джозеф, читая сообщение. Они передают Исайю азбукой Морзе!

«И будут строить дома, и жить в них, и насаждать виноградники, и есть плоды их».

Им следовало бы посылать это противоречащее официальной политике сообщение в зашифрованном виде!

Грузовик двинулся снова. Спор в задней машине продолжался. Водители, отрезвев, притушили фары, и колонна продолжала свой путь, крадучись, как воры в ночи.

Книга Артура Кестлера «Воры в ночи» в свое время была, пожалуй, не меньшим явлением, чем позднее «Эксодус» Л. Юриса. Она быстро приобрела широкую известность, была переведена на многие языки, ее с одинаковым интересом читали как евреи, так и неевреи. Написанная вскоре после окончания Второй мировой войны и еще до создания государства Израиль, она рассказывала о сущности и задачах сионизма. В ту пору борьба евреев Эрец-Исраэль за свою независимость вступила в решающую фазу и превратилась в открытую войну с британскими мандатными властями.

Однако в отличие от автора «Эксодуса» А. Кестлер не обнаруживает в своем романе ни энтузиазма, ни глубокой внутренней веры в идеалы сионизма. На протяжении всего повествования он как бы остается сторонним наблюдателем — иногда равнодушным, иногда ироничным, иногда даже раздраженным. Но атмосферу, царившую в Эрец-Исраэль в 30-е и 40-е годы, он передает с мастерством истинного писателя.

Рассказ А. Кестлера о создании киббуца Эйн-Хашофет в пустынных горах к юго-востоку от Хайфы, служивших пристанищем арабских банд, чрезвычайно жизненен. Этот период принято называть «периодом ограды и башни». Вопреки запрету британских властей и несмотря на постоянные нападения арабов, то в одной, то в другой части страны в течение одной ночи создавались еврейские поселения. Я сам участвовал в создании киббуца Эйн-Хашофет и всякий раз, когда перечитываю первые главы книги А. Кестлера, не могу сдержать волнения.