Пере Калдерс - Рассказы писателей Каталонии

Купались в полном молчании и больше всего опасались, как бы кто-нибудь из компании не обнаружил уединенное место, ждавшее лишь их двоих на протяжении многих столетий. Купались обычно в тот послеполуденный час, когда солнце начинает клониться к закату, а вода отливает металлическим блеском и встречает входящего ласковым теплом. Купаясь, затевали веселую возню, молотили по воде руками и ногами, ныряли поглубже в надежде отыскать какой-нибудь затонувший в древности корабль, потом взбирались на греческий волнорез (тот самый, который начали строить еще финикийские купцы, греки закончили, а римляне с готовностью использовали) и устраивали беготню по источенным водой плитам, в расселинах которых прятались полчища крабов. Время от времени останавливались на бегу, бросались друг другу в объятия и начинали клясться в любви. И очень может быть, что они уже никогда не расстались бы, если бы не вмешался слепой случай.

Однажды, в разгар веселья, им вдруг пришло в голову поиграть в прятки. Вот вам прекрасный пример игры, в самом названии которой таится радостное возбуждение, лучшей из забав, построенных по принципу «кто кого перехитрит». Время и место самые подходящие: в меркнущих отблесках заката, среди кладбищенски унылого пейзажа. Дикая жимолость обвивала молчаливые останки античных колонн; неведомые цветы пробивались на свет из-под обломков лепных карнизов; древний город, царство Смерти и Истории, казалось, полнился зловещим потусторонним мерцанием, источал запах давно истлевших тел, когда-то, быть может, решивших смешать свои останки с соленой морской влагой.

Клара притаилась среди развалин лестницы, по ступенькам которой люди восходили в древности к величественному жертвеннику Афины Паллады. Девушка тяжело дышала, купальник, еще мокрый, прилип к телу. Она ждала, что вот-вот услышит крик Тоньо «готово!» — сигнал, что пора идти его искать. Но время шло, а сигнала не было. Молчание некрополя нарушалось лишь журчанием ручейка, сбегавшего откуда-то с окрестных гор, чтобы раствориться и исчезнуть в море, да криками черных чаек. Процессия муравьев ползла вверх по стене храма в поисках места, где когда-то было святилище, — они словно сохранили воспоминание о том, что их далекие предки находили себе пропитание среди жертвенных отбросов, а может быть, и сами эти отбросы были достоянием, передававшимся от поколения к поколению по наследству.

Тишина стала зловещей, пугающей. Клара вдруг всем существом почувствовала, что она сейчас одна — среди нагромождения недвижных, безжизненных обломков, — и содрогнулась. Девушка крикнула — ответа не было. Она кричала еще и еще — никто не отвечал, и мир вокруг неожиданно явился ей сценой грандиозной вальпургиевой ночи. Еще мгновение — и тысячи бесов набросятся на несчастную со всех сторон.

Она пустилась бежать среди развалин, глядя себе под ноги: в густой траве крылось множество глубоких рытвин и колодцев. Из сточных канав древнего города воняло, как в лучшие времена Римской империи. Перепрыгивая с одной поваленной колонны на другую, она пробежала через форум, пересекла арену и у самой стены города остановилась, тяжело дыша. Сомнений не было — она здесь одна.

Да, одна. Возлюбленный не откликнулся на ее зов. Где-то далеко за горами угасал день. Стены и дно высохших бассейнов окрасились в невиданные ранее тона. Необычайно глубокие бассейны, казалось, разевали хищные пасти, силясь ухватить очередную жертву — чтобы насладиться ею в порыве зловещей страсти, для которой нет границ между живым и мертвым, более того — и сама смерть есть источник наслаждения. Предзакатная тоска охватила и подавила ее, страх сковал движения — страх перед тысячами духов, скопившихся здесь за многие века забвения, небытия. Идти она не могла, отрезанная от мира морем трав, стенами колонн, ловушками колодцев. И незаметно, смешавшись с душевным трепетом, который несла с собой ночь с ее мириадами призраков, проникал в душу девушки леденящий ужас от сознания, что его уже нет на свете.

Раздавшиеся неподалеку громкие возгласы вернули ее к действительности. С лицом, залитым слезами, она вышла на дорогу, и два автомобиля, на которых компания друзей объезжала окрестности празднично бурлившего поселка, лихо затормозили, подняв огромное облако пыли. Друзья бросились к девушке с радостным гомоном, потоком пошлых шуточек по поводу ее исчезновения, сопровождавшихся взрывами добродушного хохота. Они бежали ей навстречу вприпрыжку, взявшись за руки, одетые нарочито пестро и небрежно — как всегда для ночного веселья, юношески буйного, превращавшего каждую ночь того памятного лета в многоцветную оперу-буфф, полную ряженых и привидений.

Однако понадобились считанные секунды, чтобы все поняли: стряслось нечто серьезное — такое, чего никто из них в жизни не переживал. Девушка увидела вокруг ласковые, заботливые лица, потоком сыпались вопросы: «что случилось?», «почему слезы?», «где же Тоньо?»… Случившееся было слишком просто и на первый взгляд не так уж страшно. Юноша исчез неожиданно, в предзакатный миг, в разгар веселой игры двух влюбленных, и в самом его исчезновении крылась загадка — ведь неизвестно было даже, жив он или мертв. Он пропал где-то среди развалин, может быть под обломками стены или в глубине одного из колодцев, скрытых густой травой и зарослями кустарника. Во всяком случае, он не выходил за пределы древнего города: знакомая всем одежда, фотоаппарат и книга Камю валялись на берегу, овеваемые дыханием морского ветерка.

Кто-то из компании побежал добывать фонари и факелы; потом, с помощью местных жителей, друзья стали искать Тоньо на всем пространстве, занятом развалинами, — от греческого ристалища до финикийского волнореза, вдававшегося далеко в море. Вереница огней прочертила ночь, словно из тьмы веков возродилась какая-то древняя, уж не минойская ли, ритуальная церемония. Дул порывами горячий ветер, как предвестие трагедии; рассыпавшаяся среди деревьев толпа мужчин, женщин, детей, перепрыгивавших с развалины на развалину, казалась скоплением гномов и эльфов из какого-нибудь балета на музыку Грига. Снова и снова выкликали имя исчезнувшего, но единственным ответом был шум прибоя. Никто не заметил, как на горизонте заалела заря и начался новый день.

Истинное величие тех, кто умирает молодыми, — в том, что они не подвластны старению. Их лик остается навеки чистым и непорочным в памяти родных и друзей — а те стареют, как все живое. От ушедших молодыми нам остается аромат свежераспустившегося цветка или тот пряный, чувственный запах, который источают высохшие бассейны лежащего в руинах города. Мы любим память об этих людях, ибо они — образ юности, замирающей от трепетного предчувствия наслаждения жизнью. И этот образ — вечен. Мы лелеем его в душе до самой могилы; старея, мы смотримся в зеркала, и память о нетронутой и вечной красоте покойников словно стоит за нашей спиной, смеется над нами и ужасает нас.