Александр Проханов - Губернатор

– Когда я вырвался от вас, моих палачей, и прибежал домой, мама тут же собралась, и мы уехали из этого города, из этой проклятой губернии. Сначала в Москву, а потом в Германию. Я сделал все, чтобы забыть пережитый ужас, пережитое унижение. Забыть себя, над которым страшно надругались. Я хотел отрешиться навсегда от чудовищной беспощадной страны. Сменил имя, стал заниматься спортом, стал чемпионом университета по боксу. Получил блестящее образование, о котором вы здесь не мечтаете. Мои родственники устроили меня в крупнейшую алмазную корпорацию, и я вошел в совет директоров. Я сделал несколько финансовых открытий, которые обогатили меня. Помимо алмазов я стал заниматься нефтью, инвестициями. Можно найти фамилию Головинский в списке «Форбс». Я присутствую своим капиталом в нескольких крупных российских компаниях. Ваша, не моя, а ваша Россия – это прекрасная добыча для тех, кто умеет делать деньги. А я умею их делать. И все это время я мечтал отомстить своим мучителям, отомстить тебе. Я приехал сюда и не торопился с местью. Искал твои уязвимые точки, изучал твои связи, твои интервью, тексты твоих выступлений. Я ходил к нашей школе, к этому жалкому шелушащемуся зданию, и смотрел на окно, из которого вы меня вывесили. Я снова рыдал, но теперь не от ужаса, а от предвкушения мести. Я хотел, чтобы ты испытал тот же ужас. И ты бы висел над бездной, к твоей голове приливала кровь, ты молил о пощаде, а в ответ слышал радостный гогот мучителей. Я хотел, чтобы ты медленно умирал, испытывая неземные страдания, и не знал, кто твой палач. Теперь ты видишь, я твой палач!

Плотников потрясенно слушал. Из прошлого, из забытых дней, из прожитых, исчезнувших мгновений, из крохотной темной точки вдруг вырвалась ревущая тьма, обвалилась на него кромешной тяжестью, смыла все, что составляло его драгоценную жизнь. Оставила хлюпающую черную рытвину. Так подводные лодки закладывают у побережья противника тайные заряды, «дремлющие бомбы», чудовищные взрывчатки и уплывают, бесшумно махнув плавником. И спустя много лет, в неурочный час, в непредвиденное мгновение «спящие бомбы» просыпаются, вздымают океан огненными взрывами и обрушивают на прибрежные города. Сметаются страшной волной. И там, где цвела ликующая жизнь, там остаются ядовитые ямы, гнилая черная жижа.

– Зиля, я раскаялся в своем поступке. Я исповедовался недавно перед иконами. Батюшка отпустил мне мой грех. И ты, прошу тебя, отпусти!

– Ты исповедовался перед иконой Сталина! Перед образом палача и злодея!

Ты молился своему гадкому кумиру, и он благословил тебя на новые злодеяния. Ты собираешься переехать в Москву и оттуда мучить Россию. Проповедовать бреды о неповторимом русском пути, о русском мессианстве, о «Святой Руси», о богоизбранности русского народа. Как я все это ненавижу! Я приехал сюда, чтобы остановить тебя. И ты остановлен, слышишь!

Лицо Головинского источало беспощадную мощь. Глаза круглые, как у огромной совы, переливались рыжим огнем. Нос, словно таинственный отросток, пульсировал, окруженный розовой плазмой. Сила, которую он направлял на Плотникова, была силой ревущего состава, и сердце Плотникова трепетало, ожидая смертельный удар.

– Как я ненавижу это фальшивое сентиментальное воспевание русской истории! Это слюнявое умиление куполами, Иванами-дураками, «березонькой кудрявой», «калинкой-малинкой»! Несуществующими сражениями на Чудском озере и Куликовом поле, где были одержаны несуществующие победы! Этими Мономахами, Рюриковичами! Этим вашим Пушкиным, эпигоном английского Байрона! Этим вашим Чайковским, писавшим музыку для гей-парадов! Вашим Шолоховым, обокравшим убитого писателя! Вашими «государственниками», создавшими государство, которое напоминает гнилую дерюгу, брошенную между трех океанов. Дерюга смердит, разлезается, в ней заводятся неведомые паразиты и небывалые гады. Под ней нельзя спастись от холода, ей невозможно укрыться. Защищая это дикое государство, вы из века в век губите миллионы людей, изводите на корню народы, и ваша дерюга хлюпает кровью!

Плотников чувствовал, как в него хлещет железная струя ненависти. Сшибает с ног, сминает грудь, плющит сердце. Он старался устоять, не рухнуть, не пустить эти страшные истребляющие силы в душу, в разум, где хранятся сокровенные смыслы, тайные верования, побуждавшие творить, обожать. Чудовищный брандспойт бил ненавистью, и она стремилась раздробить, смыть ядовитой струей все, ради чего он сражался и жил. Он выстаивал, задыхался, заслонялся от железных ударов.

– Как я ненавижу ваши слащавые рассуждения о русском народе, народе-богоносце, народе мессианском! Вы пытаетесь уверить мир, что русские – это самый добрый, терпеливый, милосердный народ, живущий с поднятыми в небо очами. Что русские ждут, когда с облаков спустится к нему Христос! Да полно вам! Русский народ ленивый, злобный, жестокий, вороватый. Он размножился благодаря плодовитости русских баб и кинулся покорять другие народы штыком, саблей, крестом, от которого стонали язычники. И тогда их сажали на кол. Вы завоевали цветущую часть планеты и изгадили ее, осквернили. Отравили реки и озера, сожгли леса, изуродовали хрустальную Арктику. Спасаясь, от вас убегают звери, улетают птицы. Вы бич земли, земное зло, и человечество в ужасе при одной мысли о вас! Но, слава богу, вас разделили и рассекли, как рассекают свиную тушу! Вас опоили вином и посадили на наркотики, и это умерило вашу агрессию. У вас отняли плодородные земли Украины, хлопковые поля Узбекистана, чистые пляжи Прибалтики. Теперь мы отнимем у вас Сибирь, отнимем Дальний Восток и оставим чахлые Вологду и Смоленск. Там создадим этнографические заповедники. В них, на забаву туристам, вы станете распевать свои русские песни, щеголять в кокошниках, заниматься бортничеством и добывать огонь трением!

Головинский хохотал, видя, как разрушается, распадается на частицы стоящий перед ним человек. Плотников терял последние силы. Нос Головинского надвинулся, превратился в огнедышащий хобот, жег, как огромная паяльная лампа. Теряя сознание, собирая в пучок последнюю волю, страстную веру, защищая не себя, а беззащитную, как младенец, землю, Плотников выбросил вперед руку, заслоняясь ладонью. Крикнул:

– Уйди, бес! Ты не пройдешь! – и рухнул на руки охранников.

Длинный, как черная оса, автомобиль с хромированным орлом на радиаторе, скользнул в соседнюю улицу.

Толпа, гонимая ОПОНом, как ревущая лава, лилась по центральной улице. По пути опрокинула рекламные тумбы, приглашавшие меломанов на концерт московских скрипачей. Перевернула «мерседес», который звякнул, как консервная банка и замер колесами вверх. Разбила окна ресторана «Бристоль» и швырнула вглубь фаер. Метнула камни в озаренные витрины ювелирного магазина «Паола». Вихрясь, огрызаясь на дубинки, схватываясь с ОПОНом в коротких стычках, рассосалась по городу. Притаилась в переулках, дворах, подворотнях, как запуганный зверь, вспыхивая из норы ненавидящими глазами.