Янош Хаи - Парень

Наш парнишка, когда он спустя несколько лет, уже гимназистом — в гимназию его приняли без экзаменов, только собеседование пришлось пройти, ведь он принес диплом о победе на олимпиаде, — словом, когда он зашел в гости к историчке, он удивился, увидев ее мужа: как такое возможно? А однажды — это было уже много позже, после гимназии — учительница сама рассказала ему: да, в вузе у нее как-то не сложилось, а у кого в вузе не сложится, у того остается не так много возможностей. Ну, разве что устроится в Будапеште, но она в Будапеште не сумела устроиться, так что, хочешь не хочешь, пришлось идти работать туда, где местный совет дает учителям жилье, а в этой деревне был как раз такой совет. Ну, а тут уж никуда не денешься, адаптируйся к местным условиям. У нее-то у самой требования были простые: чтобы муж очень уж сильно не пил, выглядел более-менее, а главное, чтобы любил детей, когда они появятся. Механик оказался как раз таким. Собственно, таким он и остался — вот только дети выросли. Ах, если бы дети всегда оставались маленькими, и радовались бы, когда папа берет их с собой на трактор прокатиться, и думали, вот какой у нас папа важный, может своих детей посадить на такую агромадную машину, как трактор или комбайн. Не всякому ребенку такое позволено, а нам позволено, из-за нашего папы. Но дети росли, стали подростками — и теперь пользовались любой возможностью, чтобы отцу своему, когда он очень уж пыжился, побольнее ударить в поддых, пока в конце концов, через пару лет, он не станет жалкой развалиной и будет ходить, понуро глядя в землю и едва отваживаясь посмотреть кому-нибудь в глаза, и с лица его навсегда исчезнет та веселая усмешка, с которой он когда-то шутил, играя с детишками, — исчезнет, чтобы уступить место жесткой, сердитой складке, даже не складке, а целой сетке складок и морщин, которые, подобно некой решетке, закроют не только его прежнее лицо, но и душу. Потом — тут мы, забегая немного вперед, скажем кое-что такое, чего учительница не могла рассказать нашему парню, поскольку оно еще не случилось, — словом, в скором времени механик тяжело заболел, что-то у него было с сердцем, четыре года его лечили, таблетки, никаких нагрузок, и жена добросовестно ухаживала за ним, дети тоже навещали отца в больнице, а потом он умер. Жена первое время чувствовала, что ей чего-то не хватает: она не знала, чем занять то время, которое она тратила на уход за больным, — но в конце концов справилась с собой, ощутила облегчение, стала веселой вдовой, прекрасно ладила с сыновьями, с их женами, затем и с внуками. По воскресеньям устраивала большие обеды, на которых каждый мог наесться от пуза. За едой они вспоминали механика, рассказывали о нем забавные случаи, говорили, что этот дом он построил, вложил в него не только деньги, но и силы свои: ведь многое тут он делал своими руками и в одиночку… Но пока что механик ничего этого не мог знать: ни о своей ранней и тяжелой смерти, хотя в деревне смерть вовсе не считается ранней, если ты дожил до шестидесяти, ни о том, каким облегчением станет для жены его смерть. Кому-то известен этот вариант жизни учительницы истории, другим — другой, когда как раз не муж или не только муж, но и жена стала жертвой тяжелой болезни, кажется, нервы не выдержали постоянной, абсолютно беспросветной борьбы с учениками, поведение которых становилось все более ужасным; хотя, возможно, это была уже другая учительница истории и другой тракторист, не упомнишь же всех историчек, всех трактористов и все болезни, которые обрушивались на историчек да трактористов.

В конце концов все всё поняли. Потому что вещи, как правило, понять можно: ведь если что-то произошло, то о нем как минимум известно, что оно произошло. Механик понял директора, понял, что с сыном он не находит общий язык потому, что тот на самом деле — сын директора; а наш парень понял учительницу, понял, почему она выбрала для своей жизни такое решение, понял, что другого решения для нее просто не было, так что она и не могла выбрать что-то другое. Директор и историчка часто говорили о нашем парнишке, соглашаясь, что, собственно, их любовная связь строится на его таланте: ведь если бы парнишка не победил на олимпиаде, они, надо думать, не пошли бы это отпраздновать, ну и так далее. Правда, директор, видимо, и тогда бы нашел способ заполучить молоденькую училку, как находил столько раз до того, если в школу к нему поступал новый кадр, — хотя в этой школе никто еще не побеждал на комитатских олимпиадах.

Паренек наш попал в гимназию, которая находилась в центральной части Будапешта, вблизи от Кечкеметской улицы; такова уж наша столица, в ней кишат улицы, которые носят название разных провинциальных городов; при гимназии было и общежитие. Правда, деревня, где он рос, находилась недалеко, но отец с матерью не хотели, чтобы парнишка, как отец, мотался каждый день туда-сюда. Дома они обсудили это и согласились, что неладно это будет для парнишки: ну, отец-то привык, ему пришлось привыкнуть, не мог он махнуть рукой на жилье, которое получил от тестя, на сад, на хозяйство, а поезд он в конце концов даже полюбил, там он еще до рассвета встречался с товарищами по домостроительному комбинату, которые тоже ездили в столицу из провинции, хотя и не из той деревни, где жил отец нашего парнишки; поздоровавшись, они доставали из сумок кто что, хорошее это было начало дня, когда палинка, попадая в пустой желудок, приятно обжигала нутро. Для тех, кто не знаком с этим ощущением, кто не ездил каждое утро на работу из ближних городков и деревень, это может показаться странным, но рабочие, сидя тесной компанией в полутемном вагоне, с нетерпением ждали этой боли, и позже никто из них не связывал ее с болезнями, например, раком желудка, которые для многих из них становились смертельными, а если и не убивали сразу, то уж точно порождали метастазы, потому что, пока ты что-то заметишь или вообще пойдешь к врачу, сначала, конечно, к этому болвану, участковому, который ни о чем понятия не имеет и, как мужики считают, купил свой диплом за деньги, а потому от любой болезни прописывает аспирин или там анальгин, а если больной не выздоравливает, направляет его в Вац, так что от первого недомогания до врача, а потом до больницы иной раз проходит полгода, а какой же рак за такое время не наплодит себе кучу метастаз, например, в лимфатической железе или в каком-нибудь другом внутреннем органе. Суть в том, что в вагоне люди ни о чем таком не думали, а наоборот, любили и ждали эту боль, как любил ее и отец нашего парнишки. Но его, парнишку, родители решили уберечь от таких поездок, потому что, как-никак, это три часа в день… Правда, в поезде можно не только пить — можно ведь и читать, да и потом, в автобусе, тоже, — но все равно не годится это. Мать с отцом подумали даже о том, что для парнишки лучше, если он больше будет среди своих ровесников, которые, надо полагать, тоже хотят стать учеными, почему и попали в столичную гимназию. И там они — под постоянным присмотром, а это тоже не последнее дело. Заниматься ими, следить, чтобы не понесло их куда-нибудь не туда, будут специально обученные педагоги, которые и в воспитании разбираются, и в умственном смысле будут хорошими партнерами такому подрастающему таланту, не то что отец с матерью, которые разве что радоваться способны, что их парнишка так много знает, но пополнять его знания, или хотя бы свое мнение высказывать, правильно ли то, что он думает, например, действительно ли существовало единобожие в Древнем Египте, когда на троне сидел Эхнатон, и Моисей ли подсказал эту идею фараону или фараон Моисею, — об этом им нечего было и мечтать.