Янош Хаи - Парень

Мать нашего парня, правда, немного сердилась: ей бы хотелось, чтобы память ее мужа, отца нашего парня, продолжала жить в имени ребенка, сына нашего парня; но в конце концов, что поделаешь, она смирилась. Она подумала, что про себя-то все равно будет звать его именем покойного мужа, с которым в действительности и началась новая линия, новая кровь, хотя невестка об этом понятия не имеет: ведь она в эту историю затесалась случайно, как необходимое или, скорее, неизбежное зло, ведь без нее, без этого компонента, не могло бы быть продолжено начатое отцом время, и ребенок нашего парня втайне явился ей, матери, под этим именем, а когда она подумает: Габи, Габика, это будет так, словно она думает о ком-то чужом, зато если она будет думать про — и тут она произнесла про себя имя отца нашего парня и вместе с тем имя нашего парня, — то есть когда она мысленно произнесет это имя, тут-то он сразу и появится, ее внук. Потом она решила еще, что когда-нибудь, когда малыш вырастет, она подзовет его к себе, или — так иногда она романтично думала — подзовет его к своему смертному одру, где люди, как это принято, каются в своих самых страшных грехах и открывают свои самые сокровенные тайны. Например, что всю жизнь у них был тайный счет в банке, любовница, или что в другом городе у них есть внебрачный ребенок. Причем ребенок об этом не подозревает, знает только, что у него нет отца. Когда он был маленький, он думал, что его мать — та библейская женщина, которая зачала непорочно; только потом он стал думать, что она — последняя шлюха, которая готова была переспать с любым, и отца у него нет потому, что она не могла показать ни на одного человека, мол, вот это тот человек, а на многих же не покажешь. Хотя правда заключалась в том, что тот человек работал там же, в том же городе, на какой-то стройке, кажется, там и познакомился с этой девчонкой, из отдела снабжения, куда она попала случайно, потому что не попала в университет, и родители ей сказали: иди работай, если не учишься, мы тебя содержать не будем, — а с аттестатом зрелости удалось устроиться только туда, ну, а после этого про университет и думать было нечего, потому что за год и то, что знала, перезабыла. Весной и заявление не стала подавать, бесполезно.

Благодаря этой случайности осталась девка работать в отделе снабжения диспетчером. Целыми днями у нее люди толклись: то-то и то-то кончается, выпиши. Среди них был и тот молодой мужчина. Он уже три недели как здесь работал, а жена далеко была, правда, на выходные он к ней ездил, но не хватало ему этого, он даже не мог разобраться, в каком смысле не хватало: то ли в смысле душевном, то ли физическом, трудно ему было различить, — во всяком случае, очень его потянуло к этой девке, к диспетчеру; наверно, его бы и к другой потянуло, но другой не было, только она. Никак не хотел он ее упустить, потому что другой возможности не видно было на горизонте, и поэтому он, без особых даже размышлений, еще при первом знакомстве сказался холостым.

Девка же рада была: наконец-то порядочный человек, с которым она может связать свою жизнь. Они уж и будущее свое спланировали, чего они хотели бы, — тем более что все для этого как бы уже было: и дети, и дом. Ухажер наш особой фантазией похвастаться не мог, да ему это и не требовалось, он просто рассказывал, как у него дома, описал своих мальчишек, мол, вот такими он видит будущих детей, описал дом, платья жены, мол, такие он купит ей, когда они поженятся. И девка наша легла с ним, потому что, во-первых, вроде бы в искренности его намерений можно было не сомневаться, хотя, конечно, они были искренними только в том смысле, что он искренне хотел ее заполучить, — во-вторых, она тоже была молода, а тело своего требовало.

Потом жених исчез: стройка, где он работал, закончилась. У девки сначала случилась задержка, она к этому пока не отнеслась всерьез, но когда перешло на второй месяц, ударилась в панику, тем более что жених не давал о себе знать. Уже и врач подтвердил, что да, все так, и тогда она решила сама разыскать жениха, села в автобус, слезла в той деревне. Спросила, где живет такой-то, ей объяснили: до магазина, потом повернуть направо, улица идет к оврагу, потому ее и зовут — Овражная, правда, сейчас у нее другое название, но никто его не помнит, улица Дёрдя Дожи или вроде того. Да вы не заблудитесь, после магазина других улиц нет, деревня у нас небольшая, и на той улице, как мостик перейдете через ручей, — местный житель загнул несколько пальцев — третий дом слева. Вот там он и живет, только сейчас нет его, жена только дома. Сам-то он на железной дороге работает, недавно нашел там место, а раньше хуже было, раньше он на стройке работал, то на одной, то на другой, домой приезжал редко, детишки по нему скучали, да и баба, конечно, а сейчас он на дежурстве. Девка наша на это сказала: она ищет не того, у которого жена, а у которого нет жены. С таким именем, сказали на остановке, повторив имя жениха нашей забеременевшей девки, другого тут нет. Есть только один, с женой и двумя детьми. Когда девка, уже два с половиной месяца носившая в себе ребеночка, описала, как выглядит этот человек, тот ли он, местный житель сказал, да, похоже, и тогда она все поняла. Горько ей стало, а когда ее спросили, зачем ей этот мужик, она ответила: так, ничего особенного. Вроде тут у нее пересадка, вот она и подумала, не повидаться ли, раз такой случай, они в одном классе учились в гимназии, но неважно, она поедет, и она села на подошедший как раз автобус, чтобы поскорее покинуть эту деревню, эту автобусную остановку, место ее позора.

И решила: родит ребенка, будет его воспитывать, одна так одна, или, может, найдется кто-нибудь, тогда с ним. С тем, кто согласится признать чужое дитя, поймет, почему она оступилась, поймет, скажем так, ее трагедию, от которой и сможет ее вылечить тот добрый, все понимающий человек. Ребенка она сохранила — и в конце концов, после нескольких неудачных попыток найти себе пару, вырастила его одна.

А когда сын, ему было лет шестнадцать, предъявил ей претензию насчет отца, она даже не смогла ему ничего ответить, не готова была к тому, что сын бросит ей в глаза упрек, сын, которому она жизнь отдала. А он ей сказал: я ведь тебя не просил меня рожать, не разыгрывай тут мученицу, ты меня потому родила, что тебе так удобно было, тебе и в голову не пришло подумать, удобно ли это мне, лучше ли мне от того, что я родился, ты ни о чем не думала, только о себе, чтобы все-таки не одной жить.

Девке нашей было тогда уже за сорок, и от беспросветной работы — ведь ей приходилось в одиночку добывать деньги, чтобы содержать почти взрослого сына — выглядела она куда старше своих лет. В общем, ситуация была аховая; это вроде того, как если ты в молодости возьмешь в банке огромный кредит и потом всю жизнь выплачиваешь долг, а когда уже все почти выплатил, ну, с последней долей запоздал, банк тебе сообщает: посылаем к вам судебных исполнителей, всю вашу мебель пустим с молотка, потому что вы неаккуратный должник. Да ведь я пятнадцать лет платил день в день, говорит должник, а банк свое: девяносто дней, прошли девяносто дней, и давайте не будем о прошлом, сейчас речь идет о сегодняшнем долге. Вот так же сын набросился на мать, а потом, когда ему исполнилось восемнадцать, вообще ушел из дома. Мать даже не знала, где он, а когда однажды в программе «Бездомные» по телевизору расплакалась, что она просит сына вернуться и все сделает, чтобы ему было хорошо, сын увидел эту программу и сказал: ага, хочешь, чтоб я и дальше был тебе утешением в жизни, так не дождешься этого, хрен тебе, а не сынок, вот так он выразился, восемнадцать лет я тебе был игрушкой, оправданием твоей жизни, все, хватит.