Адам Тёрлвелл - Политика

Вы бы решили, что Моше не тянет в сексуальном плане.

Как мы теперь знаем, ménage à trois — это сочетание секса и дел семейных. Это куда больше похоже на парную семью, чем принято считать. Только сложнее. К примеру, и там и там надо ходить за молоком. Ну вот, субботним или воскресным утром, Нана и Анджали отправлялись за молоком на Амвелл-стрит.

Я хочу описать их походы за молоком. Это знаменательные походы.

На вывеске магазина наклонными рукописными буквами было вызолочено: “Молочная ферма Ллойдс и сын — Первоклассные молочные продукты”. В “Первоклассных молочных продуктах” всегда толпились жены. И папы. Нану это смешило. Ей было смешно, потому что она могла представить, что думали жены и папы при взгляде на Нану и Анджали. Жены и папы, думала Нана, конфузились при виде двух девочек, которые ходят за молоком, держась за руки. Больше всего Нане нравилось то, что их с Анджали богемность, их наружный авангардизм были лишь видимостью. Нана чувствовала себя женой не меньше, чем все остальные жены в “Молочных продуктах”. Она ощущала себя замужней женщиной. Просто кроме мужа у нее была еще и жена. Вот и вся разница.

У Анджали, очевидно, имелось собственное мнение о женах и мужьях. Ее гораздо больше интересовали жены.

Внутри “Молочные продукты” были прекрасны. Охряные баночки горчицы “Колманз” выстроились пирамидой, словно акробаты. На стене висел плакат 50-х годов, изображавший красивую довольную женщину с ее любимым джерсейским молоком. Ее прическа элегантно огибала изящно изогнутые уши. Нана любила это очарование ушедших времен. Тупая сигарка собачьей какашки у порога была заботливо отодвинута вбок. Стоя в очереди, Нана поглаживала искусственную травку на внутренней стороне витрины. Ей нравилась ее чуть покалывающая мягкость. Ей нравилась ее неестественность. А что Анджали? Анджали сплетничала.

— Знаешь, почему они разошлись? Ну, — говорила она. — А казались такой счастливой парой. Ну помнишь на прошлой неделе ты читала это интервью ну читала или нет где она сказала в журнале “Хит”. Вот. Точно-точно.

Или:

— Да он и не похож был на палестинца. Ну, одет в костюм, и все такое.

Потом Анджали говорила продавщице, какое молоко им нужно, и принималась искать деньги.

— Мне не хватает фунта, у тебя есть фунт? — спрашивала она. — Один фунт?

Потом они уходили, улыбаясь и старательно обходя детей и продуктовые сумки.

Походы за молоком вошли в привычку. Анджали и Нана сворачивали с Амвелл-стрит на Ллойд-Бейкер-стрит. Нане нравилось разглядывать окна с тюлевыми занавесками и кустиками юкки на подоконниках, полуоторванный стикер “Я люблю Вашингтон”, пластмассовых кукол “Нодди”. Иногда она представляла себе девочку, вытянувшую одну ногу поверх одеяла, в дешевой ночнушке с колючей биркой на воротнике. Или женщину, стоящую рядом с девочкой с косичками в черном бархатном платьице, чьи руки нажимали на клавиши невидимого пианино.

Дома наводили Нану на мысли о младенцах. Они наводили ее на мысли о семьях. А настоящая семья, в понимании Наны, была семьей гетеросексуальной. Вам надо знать это, чтобы понять Нану.

В то время как Анджали в этот привычный момент похода за молоком воскресным утром обычно говорила: “Я так тебя люблю”.

Вот отчего походы за молоком было такими знаменательными.

Важно помнить, что есть несколько способов сказать “я тебя люблю”. Можно сказать “я тебя люблю” от восхитительной, всепоглощающей любви. А можно — от простого дружеского счастья. Анджали говорила “я тебя люблю” во втором смысле. Вернее, она с этого начала. Но постепенно эта фраза становилась все более и более серьезной. Скажу на случай, если вы еще не догадались: Анджали все больше нравилась Нана. Ее “я тебя люблю” чем дальше, тем больше становилось примером восхитительной, всепоглощающей любви.

Возможно, тому была еще одна причина. Анджали не была уверена, что их нынешние отношения будут ей выгодны. Она все еще чувствовала себя лишней в отношениях с главной парой. Их трио всегда было шатким. Так что это “я тебя люблю”, которое она говорила Нане с глазу на глаз, питалось еще и ее сомнениями. Она просила, чтобы Нана успокоила ее.

Потому что в конце концов именно ей, думала Анджали, будет больно. Если кого-то из них вышвырнут из их отношений, истощенного и опустошенного, то это будет Анджали.

Нельзя полюбить в один миг. Любовь требует времени. Она развивается постепенно, иногда под влиянием тонких, незаметных причин. С начала октября до середины ноября Анджали ходила с Наной за молоком и влюблялась в нее.

Но Нана этого не знала. Она думала, что Анджали говорила “я тебя люблю” от простого дружеского счастья. В этот раз, в середине ноября, Нана как раз рассеянно смотрела на девочку с детской коляской, которая говорила другой девочке с детской коляской:

— Птушто я типа черная и горжусь этим. Ну как Майкл Джексон помнишь молодой с таким “афро” на голове?

Два пухлых младенца сидели, ссутулившись, и глазели в складчатые пластиковые небеса.

Нана кивнула и поцеловала ее в ответ. Она поцеловала Анджали у всех на виду. Было воскресное утро. Они шли за молоком. Все по-семейному.

Нана была счастлива. Она думала о счастливых семьях.

Как-то вечером в 1936 году актриса Рене Мюллер была в кабинете канцлера Германии. Они были наедине. В то время канцлером Германии был Адольф Гитлер. Поскольку время было позднее и они были наедине, Рене была уверена, что Адольф желает секса. Поначалу все так и было. Он начал раздевать ее. Но в тот момент, когда надо было ложиться в постель, Гитлер бросился на пол и попросил Рене Мюллер ударить его.

Вначале Рене колебалась. Она стеснялась. Она была смущена. Представьте себе голого канцлера на четвереньках, упрашивающего его пнуть. Но Адольф умолял ее. Он называл себя низким, подлым червяком, идиотом, мерзким животным, хуже собаки, скверным мальчишкой, заслуживающим наказания.

Адольф пресмыкался. Он ползал перед Рене на коленях.

В том, что мы стесняемся, есть кое-что забавное: ведь в конце концов мы обычно все-таки перестаем стесняться и делаем то, чего стеснялись. Просто чтобы больше не стесняться.

В конце концов Рене Мюллер ударила Адольфа. Нежно, несильно, но ударила. И его это возбудило. Он просил еще. Он упрашивал ее без устали.

— Ах ты червяк, — сказала ему Рене, — ах ты крысиный выродок.

Адольф ловил кайф. Он говорил Рене, как она великодушна, он говорил, что она обходится с ним гораздо лучше, чем он заслуживает, что он не достоин столь щедро даримой ею дисциплины. Он недостоин даже находиться с ней в одной комнате, говорил Адольф.

Самое занятное состояло в том, что Рене все это тоже начало доставлять удовольствие. Раньше она никогда не пробовала быть доминатриссой, но тут ей понравилось. Киноактриса Рене Мюллер не только избавилась от смущения, но и открыла для себя собственную сексуальную привлекательность. Она как следует приложила Адольфа. Она принялась избивать его изо всех сил. Как же мало вариаций существует в сексе. Бедный Адольф, желающий только пинков. Бедный, бедный Адольф, способный лишь на фразы вроде: “я не достоин даже находиться с вами в одной комнате”. Кажется, я начинаю его жалеть. А бедняжка Рене, которую столь быстро очаровала роль доминатриссы! В своей невинности ни Рене, ни Адольф не пытались сделать свою сексуальную жизнь более конкретной. Адольф не давал ей подробных инструкций относительно точной последовательности и силы наносимых ударов. Он просто хотел. Она просто била.