Дэвид Мэмет - Древняя религия

«Ковчег таким образом превращается в эдемский сад, — думал Франк, — из которого они не хотят быть изгнанными».

— …и мы находим его в современном «Мария», — сказал раввин.

«Ибо земля, — думал Франк, — земля горька».

Он ждал жену и вертел обручальное кольцо на пальце.

«Да, — думал он. — Я знаю, что делаю».

Он обратил внимание на тюремные запахи и попытался ощутить их так, как могла бы воспринять она: как омерзительное, тошнотворное зловоние. Неописуемый запах нищеты, отчаяния, нечистот и пота, который пропитал здесь каждый деревянный предмет и который вызывал у него поначалу такое отвращение.

«Это было худшим испытанием, — думал он. — Плохо отстиранные, а потом проглаженные вещи — утюг намертво вжигал в них вонь.

Этот запах. Запах дерьма повсюду.

Быть чистым — роскошь, зависимая от судей, — размышлял он. — Может быть, чистота искупает их бездумное наслаждение окружающим их великолепием? Что она должна думать, когда приходит сюда, пахнущая мылом, в безупречно чистом платье?

В пустыне воздух сух. Там свежий пот смывает грязь с человеческих тел. Все питаются одним и тем же, живут одинаково, поэтому запахи, даже если они появляются, остаются незамеченными. А если их и замечают, то, скорее всего, ассоциируют с домом, — думал он. — Подобно запаху полироли, которой покрыта вешалка в холле. Ведь у кочевых народов есть только они сами. Это и есть их дом».

Она приблизилась, адвокат шел рядом с ней. Франк посмотрел на обоих.

Заметил, что перестал теребить кольцо на пальце.

Постоял, поймал взгляд тюремщика. Тот кивнул.

Тогда он сделал три шага, отделявших его от проволочной сетки, и стал ждать жену. Заложив пальцем в учебнике грамматики страницу, на которой остановился.

Слова долетали до него вместе с дуновением ветра из тюремного двора и казались свежими и приятными, как сам этот ветерок. Слова казались естественными, как открытие для себя некоей силы, о которой он раньше и не подозревал, которая определяла его сознание, руководила мыслями.

Как сила любви, внезапно открытая подростком.

Или сила отцовства, когда человек говорит себе: «Да, вот теперь я понимаю…» Когда столько неясного вдруг становится понятным, и понимание этого приходит не через перебор и упорядочение противоречивых мыслей, а через озарение, когда кажущиеся противоречия снимаются вдруг осознанной простотой.

«Да, — думал он. — Слова чистые, как ветер, и плодородные, как ветер. Как поле весной: в них идея спасения… Человеку достаточно принять идею спасения, и он спасется».

Но в этом — так утверждал раввин — кроется заблуждение. Человек не может сам себе даровать спасение. Радость, которую он чувствует при этом, порождается присвоением власти, обладает которой лишь Господь.

Связывая спасение — что бы это ни значило — с верой, человек ставит перед собой простейшую из задач и, выполнив ее, получает вознаграждение в виде ощущения собственной божественности. Конечно, это приятно. «Как это может ощущаться иначе?» — говорил раввин. И заниматься недозволенным сексом, и насиловать, и убивать, и все с разрешения Всевышнего — это тоже приятно. «Идолопоклонство в любом его проявлении, — сказал раввин, — вот та сила, что привела вас сюда».

Эти спасенные на протяжении двух тысяч лет собирались вместе, чтобы убивать и ненавидеть, и называли это добром.

Разумеется, они были крайне привержены своей идее. А какой дикарь будет называть свои зверства иначе чем освященными Разумом?

«Конечно, это приятно, — сказал раввин. — И скажите пьянице, что его пьянство — это религия, и скажите наркоману, что его безволие благословенно… — Он помолчал. — Мы не знаем, что есть правильно. Мы неспособны различать правильное и неправильное. Наши глаза обманывают нас. Наши сердца обманывают нас. Вот почему мы обязаны следовать мицвот [12] Мицвот (множ. число от мицва — приказание, иврит ) — предписания, запреты, предусмотренные в иудаизме. : что еще нам остается? Иллюзия понимания, которая ведет к тому, что мы провозглашаем себя Богом. В действительности мы ничего не понимаем».

«Конечно, тебя привлекают их песни, — думал Франк. — Глупец. Как привлекают и те, кто эти песни поет, и их предполагаемое „сообщество“. Думаешь, они примут тебя, если ты примешь их? Ты — объект презрения. Почему? Почему? Не тебе решать. Слышишь? Не тебе решать.

Будь невинен перед Богом — насколько сможешь, — и пусть христиане творят, что им вздумается. Ты не можешь их остановить.

Ты не можешь к ним присоединиться. Зачем тебе это?

Учись, живи и умри».

Но песня все сочилась в открытое окно: «Я хожу по саду одна…»

«Быть мужчиной, — сказал раввин, — значит вести себя как мужчина даже в тех ситуациях, которые не предполагают награды за мужество, даже если ты презираем, поносим, покинут, унижен, бессилен, напуган, осмеян. Так будьте мужчиной сейчас…»

Песня доносилась из открытого окна. И тогда он назвал ее силой, которой должен противостоять. И сам почувствовал себя сильным.

«Кто и когда узнает, что точка над „i“ была поставлена не тогда, когда было написано слово, а позже?

Какие методы, — думал он, — какая магическая область судебной экспертизы позволит выявить это?»

Ибо он не сомневался, что такие методы уже существуют; а если пока еще нет, то они непременно появятся в будущем. Именно на эту могущественную силу он возлагал свои надежды — на великодушного Господа, которого знал: когда он обращался к нему по имени, оно казалось ему слишком простым, слишком обыденным и мирским, чтобы в полной мере отразить его безграничную власть. Этим именем было Будущее.

В Будущем, он знал, обязательно появятся методы, которые позволят открыть все, что было сокрыто.

«Они появятся… потому что сейчас их нет, и это явственно ощущалось. (Ведь существуй они сейчас, разве факт их открытия не лишился бы своего значения, своей спасительной силы? Разумеется лишился бы.)»

Такие методы будут изобретены в будущем — хотя какие-то наработки уже наверняка существуют, ведь открытия не появляются на пустом месте, — причем для решения другой задачи, а вовсе не для того, чтобы изучить его жизнь или это письмо, да и вообще не ради изучения чернил, а совсем для другого дела, с его собственным никак не связанного. Но когда открытие уже будет сделано, — подумал он, — вдруг выяснится, что этот метод применим и в других областях, очень широко применим, в частности, для исследования чернил и датировки написанного.