Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай

Бедняга Акива Драмер: если бы он продолжал верить в Бога, если бы он мог усмотреть в этой Голгофе испытание, посланное Богом, его бы не забрали при селекции. Но как только он почувствовал, что его вера дает трещины, он потерял волю к борьбе и стал погибать.

Когда началась селекция, он уже был заклеймен, он сам подставлял свою шею палачу. Единственно, о чем он нас попросил: «Через три дня меня уже здесь не будет… Прочитайте по мне Кадиш».

Мы обещали ему. Через три дня, когда мы увидим, как дым поднимается из трубы, мы будем думать о нем. Десятеро из нас соберутся вместе и проведут специальную службу. Все его друзья прочитают Кадиш.

Тогда он твердым шагом, не оборачиваясь, пошел к больнице. Там его ждала санитарная машина, чтобы отвезти в Биркенау.

Это были кошмарные дни. Мы получали больше ударов, чем еды, нас изнуряли работой. И через три дня после того, как он ушел, мы забыли прочитать Кадиш.

Настала зима. Дни стали короткими, а ночи просто невыносимыми. В рассветные часы ледяной ветер хлестал нас, как кнут. Нам выдали зимнюю одежду — чуть более плотные полосатые рубахи. Ветераны получили новый повод для насмешек: «Вот теперь вы понюхаете лагерной жизни!»

На работу, мы, как правило, уходили промерзшие. Камни были такие холодные, что, казалось, наши руки прилипну- к ним, если до них дотронутся. Но ко всему привыкаешь.

На рождество и Новый год мы не работали. Нам выдали суп несколько погуще.

К середине января у меня от холода начала пухнуть правая ступня. Я не мог ступить на нее. Пошел к врачу. Врач, знаменитый еврейский доктор, такой же узник, как и мы, высказался категорично: необходима операция! Если промедлить — придется ампутировать пальцы, а то и всю ступню.

Это явилось последней каплей. Но у меня не было выбора. Врач решился на операцию, и вопрос не подлежал обсуждению. Я даже радовался, что это он принял решение.

Меня уложили в постель с белыми простынями. Я позабыл, что люди спят на простынях.

В больнице жилось совсем не плохо. Нам давали хороший хлеб и суп погуще. Нет колокола. Нет переклички, нет работы. Время от времени мне удавалось передавать кусок хлеба отцу.

Рядом со мной лежал еврей из Венгрии, изнуренный дизентерией — кожа да кости, мертвые глаза. До меня доносился только его голос, единственный признак того, что он еще жив. Откуда у него брались силы говорить?

«Погоди радоваться, дружок. Здесь тоже бывают селекции, чаще, чем снаружи. Германии не нужны больные евреи, я Германии не нужен. Когда придет следующий транспорт — у тебя будет новый сосед. Так что послушайся моего совета — выбирайся из больницы до очередной селекции!»

Эти слова, исходившие из-под земли от безликой тени, наполнили меня ужасом. Действительно, больница была очень маленькой, и если в ближайшие несколько дней появятся новые инвалиды — для них понадобится место.

Но, может быть, мой безликий сосед, опасаясь оказаться среди первых жертв, просто желает избавиться от меня, освободить мою койку и тем самым увеличить свои шансы на жизнь? Наверное, он только хочет меня напугать. А если он все-таки говорит правду? Я решил подождать дальнейших событий.

Пришел доктор сообщить мне, что операция назначена назавтра.

«Не бойся, — добавил он. — Все будет в порядке».

В десять утра меня взяли в операционную. «Мой» врач уже был там. Я почувствовал себя уверенней. Мне показалось, что пока он здесь, ничего серьезного со мной не случится. Каждое его слово утешало меня, в каждом его взгляде мне светила надежда.

«Будет немножко больно, — сказал он, — но пройдет. Стисни зубы».

Операция продолжалась час. Меня не усыпляли. Я во все глаза глядел на доктора, потом почувствовал, что теряю сознание…

Когда я очнулся и открыл глаза — вначале я ничего не увидел, кроме сплошной белизны — моих простынь. Потом я различил лицо моего доктора, склонившегося надо мной: «Все прошло хорошо. Ты храбрый мальчик. Теперь ты пробудешь здесь две недели, хорошенько отдохнешь, и все пройдет. Будешь хорошо питаться, приведешь в порядок тело и нервы».

Я мог только следить за движениями его губ. Я едва понимал, что он говорит, но его бормочущий голос успокаивал меня. Внезапно мой лоб покрылся холодным потом Я не чувствовал моей ноги! Неужели ее ампутировали?

«Доктор». — Я запнулся… «Доктор…?»

«В чем дело, сынок?»

У меня не хватало мужества спросить его.

«Доктор, я хочу пить…»

Он принес мне воды. Он улыбнулся. Он собирался идти навещать других пациентов.

«Доктор?» «Что?» «Я смогу ходить?»

Он перестал улыбаться. Я перепугался. Он сказал: «Ты веришь мне, мой мальчик?» «Я вам полностью доверяю, доктор».

«Тогда послушай меня. Через две недели ты полностью поправишься. Ты сможешь ходить, как любой другой. Под ступней у тебя было полно гною. Мы только вскрыли опухоль. Твою ногу не пришлось ампутировать. Вот увидишь, через две недели будешь расхаживать, как все остальные».

Оставалось выждать только две недели.

Два дня спустя после моей операции по лагерю пронесся слух, что фронт внезапно приблизился. Говорили, что Красная Армия продвигается к Буне, что речь идет о нескольких часах.

Мы уже привыкли к слухам такого рода. Уже не раз лжепророки предвещали нам мир на земле, переговоры с Красным крестом о нашем освобождении, или другие ложные вести… И мы часто верили им. Это было вроде укола морфия.

Но в этот раз пророчества казались более основательными. Несколько последних ночей мы слышали вдалеке канонаду.

Мой безликий сосед сказал: «Не давай вводить себя в заблуждение. Гитлер ясно дал понять, что уничтожит всех евреев прежде, чем часы пробьют двенадцать, прежде, чем они услышат последний удар».

Я взорвался: «Какое тебе до этого дело? Мы что, должны верить Гитлеру, как пророку?»

Его тусклые, потухшие глаза уставились на меня. Наконец, он сказал устало: «Я верю в Гитлера больше, чем в кого-либо другого. Он единственный, кто сдержал свои обещания — все свои обещания еврейскому народу».

В тот же день в четыре часа пополудни, как обычно, колокол созвал старост блоков для доклада.

Они вернулись обратно дрожа. Они едва могли открыть рты, чтобы выговорить слово: эвакуация. Лагерь должен быть очищен, а нас отошлют гораздо дальше. Куда? Куда-то вглубь Германии, в другие лагеря. Недостатка в них не было.

«Когда?» «Завтра вечером». «Может быть, русские успеют раньше?» «Может быть».

Мы отлично знали, что им не успеть.

Лагерь походил на улей. Люди носились туда и сюда, крича друг на друга. Во всех блоках шли приготовления к походу. Я забыл про свою больную ногу. В палату вошел доктор и объявил: «Лагерь выступает завтра, сразу после захода солнца. Блок за блоком. Больные остаются в госпитале, они не эвакуируются».