Эли Визель - Рассыпанные искры

Дорогой г-н Окунь!

Как мне благодарить Вас за Ваше письмо? Оно глубоко меня тронуло.

Вы можете себе представить, конечно, почему. Я связан с русским еврейством с 1965 года; его возрождение вдохновило многих моих друзей, многих моих персонажей. Ваше письмо для меня — несравненная награда.

Разумеется, я поддерживаю вашу идею: пожалуйста, публикуйте на русском языке «Рассыпанные искры». Ничто меня так не порадует, как экземпляр этой книги, когда она выйдет из печати.

Глинер? Постараюсь сделать для него все что смогу. Это относится и к Губерману.

С самыми лучшими пожеланиями

Ваш — бевиркат ахават Исраэль:

Эли Визель

У меня никогда ничего не крали. Но однажды мне пришлось испытать растерянность, обиду и гнев обворованного человека. Это случилось в Ленинграде, весной 1978 года. С полки одного моего приятеля из множества равно неизвестных мне английских книг я — почему? — взял эту: «Souls on Fire». И читая ее, я вдруг отчетливо понял, что все эти истории и притчи, мир мятежных цадиков и одержимых хасидов, сказочных птиц и волшебных козлов, принцев и странников — все это украли. Мое наследство похитили еще до того, как я родился, и делали все для того, чтобы я никогда о нем не узнал. И тогда мы решили вернуть то, что нам принадлежит по праву: обворован-то был не один я, наследство украли у всего моего поколения.

Я не могу назвать имен тех, кто помогал советом, кто печатал рукопись, тех, кто размножал с уже напечатанного, кто переплетал, и тех, кто передавал дальше уже незнакомым мне людям на следующую машинку. Отказники и те, кто еще только подавал документы, те, кто думал об отъезде, и те, кто не собирался ехать, — евреи, и неевреи тоже. Без них книга, которую вы держите в руках, никогда бы не появилась на свет.

И еще. Как сказал один добрый и умный человек:

«Должны мы нашим близким людям,

Уже за то, что любим их».

А у каждого из нас они там есть: знакомые — и еще незнакомые.

Александр Окунь

Мой отец, человек просвещенный, верил в людей. Мой дед, страстный хасид, верил в Бога. Один научил меня говорить, другой — петь. Оба любили истории. И теперь, рассказывая свою, я слышу их голоса. Их шепот, доносящийся из безмолвного прошлого, связывает выжившего с теми, от кого осталась только память.

Случилось, что великий рабби Исраэль Баал-Шем-Тов, Владетель Святого Имени, известный своим могуществом на небесах так же хорошо, как и на земле, решился вновь испытать десницу Создателя.

Он не раз пытался и раньше, но безуспешно. Сгорая от нетерпения, хотел он насильно положить конец тяжкому испытанию изгнанием, и на этот раз всего лишь один шаг отделял его от успеха. Врата отворились. Мессия вот-вот должен был явиться и принести утешение детям и старцам, ожидающим его — и только его. Бесконечно долго длилось Изгнание. Ныне же люди повсюду соберутся и возрадуются!

На небесах началась сумятица. Ангелы пустились в пляс. Багровый от гнева, оскорбленный Сатана потребовал аудиенции у Господа. Простершись ниц, Сатана протестовал, взывал к обычаям, законам, истории и здравому смыслу: «Воззри на безрассудство этого человека! — восклицал он. — Как осмелился он браться за такие дела? Разве мир заслужил избавления? И наконец, разве выполнены условия, необходимые для пришествия Мессии?»

Бог выслушал и признал обоснованность доводов Сатаны: ло ихшар дара. Порыв рабби был признан преждевременным, а его поколение — не готовым к столь великому чуду. Более того: поскольку нельзя безнаказанно нарушать порядок мироздания, Баал-Шем-Тов и его преданный ученик рабби Цви-Герш Сойфер были сосланы на далекий неведомый остров, а там сразу попали в плен к разбойникам.

Никогда еще Учитель не был таким покорным, таким безропотным.

— Учитель! — взмолился ученик. — Сделай что-нибудь, что-нибудь!

— Не могу, — сказал Баал-Шем-Тов, — силы мои иссякли.

— Где же твои тайные знания, твои несравненные дарования, твои ихудим? Куда они подавались?

— Я забыл их, — отвечал Учитель. — Все пропало, обратилось в прах, знания мои исчезли. Я ничего не помню.

Но увидев отчаяние Герша Сойфера, он проникся к нему жалостью: «Не падай духом, у нас еще осталась надежда. Ты ведь тоже здесь, и это может нас спасти. Ты ведь помнишь хоть что-то из того, чему я тебя научил: какую-нибудь молитву, притчу… Все сгодится».

Но, к несчастью, ученик тоже все забыл. Подобно Учителю он утратил память.

— Ты и вправду ничего не помнишь? — спросил Учитель снова. — Совсем ничего?

— Совсем, Учитель. Разве что…

— Разве что?

— Азбуку…

— Так что ж ты медлишь? — воскликнул взволнованный Учитель. — Читай! Немедленно!

Покорный, как всегда, ученик принялся медленно, с мучительным усилием произносить первые из священных букв, в совокупности хранящих в себе все таинства вселенной: «Алеф, бет, гимел, далет…»

И Учитель нетерпеливо повторял вслед за ним: «Алеф, бет, гимел, далет…»

Окончив, они принялись повторять алфавит с начала до конца. Голоса их становились сильнее и чище: «Алеф, бет, гимел, далет…» Пока Баал-Шем-Тов не увлекся настолько, что позабыл, кто он такой и где находится. А было хорошо известно: когда Баал-Шем-Тов впадал в неистовство, ничто не могло ему противостоять, — это уж точно.

Отрешившись от мира, он преодолел законы времени и пространства, разорвал оковы и снял проклятие. Учитель и ученик очутились дома — в целости и сохранности. Стали они богаче, умудреннее — и печальнее, чем когда-либо раньше.

А Мессия так и не явился.

Эта история весьма характерна, так как содержит в себе основные элементы хасидизма. Страстное ожидание, жажда избавления, блуждания по нехоженым дорогам, связь между человеком и его Создателем, между личным деянием и его отражением в небесных сферах, значимость обыденных слов, жар души, дружба, чудеса, сотворенные человеком для человека.

И тем еще характерна эта история, что она, скорее всего, выдумка.

Подобно большинству повествований о Баал-Шеме, или Беште (как его называют согласно хасидской традиции), история эта описывает события, быть может происходившие на самом деле, а быть может и нет; если же они все-таки происходили, то либо именно так, либо по-другому. Со стороны все эти рассказы непонятны; нужно войти в них, ибо их достоверность постигается только изнутри. Неважно, являются ли они добросовестным отчетом или выдумкой восхищенных современников. Повествователь излагает их в том виде, как слышал в детстве, и его детство вновь воскресает в этих рассказах.