Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия

До сих пор не верю глазам своим, – говорила Ася.

Мы хорошо постарались, – радовалась Тамара.

– Я тебя очень люблю, – улучив момент, прошептала мне на ухо Аня, – ты – чудо!..

– Вот видишь!..

Это было своевременное и приятное признание, так как вот уже больше месяца мы с Аней не имели возможности перекинуться словом. Я просто с ног валился, и своим признанием Аня крепко меня поддержала. Нет в мире лучшего средства для поднятия духа, чем признание любимой женщины.

Но нас и попрекали.

– Вы настолько далеко зашли в своих желаниях отличиться, – бурчал Ушков, – что забыли об ответственности перед людьми.

– Слав, ну скажи, о какой ответственности ты говоришь? – недовольствовал в свою очередь Шут, – ты всегда отличался тем, что…

– Перестаньте!..

С появлением Шута (он нашел-таки нас!) перепалка снова возобновилась. Ушков пристально посмотрел на Шута сквозь холодные и, казалось, злые стекла очков, выдержал паузу и произнес свое традиционное:

– Я же просил вас…

Он окинул всех уже спокойным и почти равнодушным взглядом.

– … просил не говорить горбатому, что он горбат.

Этим он как бы признавал свое неучастие в нашем деле, свою отстраненность. Может быть, так он себя подстраховывал: мало ли…

– Горбатого, – сказал тогда Жора, – могила исправит.

Ушков как бы сердился на нас за наш успех. Но ведь и он был соучастником этого успеха! Он прекрасно это и сам понимал. Его тщательность и щепетильность, его нежная забота о клеточках и то усердие, с каким он наставлял каждого из нас, допекая своей угрюмой мелочностью, я бы сказал филигранной проникновенностью в суть наших неуклюжих телодвижений, все это делало его незаменимым и всегда востребованным. И каждый, каждый, что там греха таить, каждый в душе был ему благодарен. Да что там благодарен – мы просто валялись у него в ногах. Так бывает…

А Юра с момента появления на свет Ленина не проронил ни слова. Он не принимал никакого участия в родах. Юра облюбовал себе укромный уголок у окна и, сидя в кресле, немигающим взглядом сквозь щель в жалюзи смотрел на океан. Казалось, он спал с открытыми глазами. Время от времени он надвигал на глаза со лба очки и бросал короткий взгляд на приборы контроля. Затем снова засыпал, не закрывая глаз.

Только Жора ничему не удивлялся.

– Я – лучший, – только и сказал он, – определенно.

К чему он это сказал, было не вполне ясно. Он всегда был эгоцентриком, оставаясь при этом космополитом. И мир для него был лишь воздушным шаром. Даже шариком. Что его еще отличало от нас: он мог работать сутками, не отдыхая. Да, его трудолюбие было достойно восхищения. Если меня даже подвесить на крюк за ребро, говорил Жора, я все равно буду работать. Как-то он всерьез заговорил о том, что неплохо было бы увеличить сутки часов этак до тридцати-сорока. У кого-то он вычитал, что некий старец настаивал для поддержания душевного равновесия дважды в день делать то, что вызывает у тебя отвращение. Я терпеть не могу, сказал Жора, засыпать и затем просыпаться. Мы только посмеялись, а он искренне сокрушался. И еще: если ему удавалось, он спал по пятнадцать минут, затем ровно четыре часа работал, затем снова на пятнадцать минут впадал в спячку и снова работал… И так – целыми сутками! Не выглядывая в окно: что там – день или ночь?

– Юр, – нарушила вдруг тишину Юлия, – ты как вроде бы и не очень доволен?!. В чем, собственно, дело?..

Юра развернул свое кресло так, чтобы видеть всех разом.

– Если быть до конца справедливыми и выбирать самых-самых из всех знаменитостей, – сказал он, – мы должны клонировать и товарища Сталина.

– Сталина?!

– Этого рябого?..

– Этого сухорукого?..

– Труса?..

– Неуча?..

– Параноика?..

– Этого христопродавца?..

Этот град вопросов ударил Юру в лицо. Он не шевельнулся.

– Да, – сказал он, выдержав паузу, – этого рябого, сухорукого, труса, неуча, параноика и христопродавца…

Он средним пальцем правой руки поправил очки и обвел коротким взглядом всех, кто его окружал.

– Эту самую знаменитую посредственность, – добавил он и улыбнулся своей легкой ироничной улыбкой, – раз уж мы отдаем предпочтение знаменитостям.

Надо сказать, что рождение наших младенцев, вся эта милая возня с пеленками и памперсами, бессонные ночи и беспокойства по поводу обильных срыгиваний и абрикосовых пудингов, первых шагов и первых синяков, первых плачей и первых осмысленных взглядов – все это одна из самых светлых, просто сияющих полос нашей истории. Мы на целый год растянули рождение наших первенцев. Кто-то был Козерогом, а стал Водолеем, кто-то попал в свой знак зодиака, были самые разные варианты, но каждый из них был просчитан и обоснован, и с учетом этого обоснования прослеживались все изменения в особенностях умственного и физического развития каждого малыша. Итак, целая дюжина апостолов новой эры – мужчин! – была преподнесена нам в подарок к рождеству. Это был уже 2000 год. Мир только-только перешагнул свой миллениум, а человечество сделало первый робкий шаг в эпоху Водолея. И наши апостолы, мы надеялись, были тоже своеобразным подарком Богу за Его заботу о нашем будущем. Ведь наши успехи (а теперь уже никто не сомневался, что мы достигли величайших высот на пути к совершенству) были, так сказать, налицо. И всегда, на протяжении всех этих долгих дней и часов, мы ощущали заботливое тепло Его ладоней. Мы бесконечно верили этому теплу! Вера – это беспрецедентный акт прилежания и подчинения, без веры – человек труп.

– Но и вера без действия – пустота, – говорит Лена.

– Мы верили. И с верой делали свое дело. Мы верили! Я и сейчас верю, я просто знаю, что наши усилия заархивированы на каком-нибудь носителе информации и пополнили банк уникальных знаний в хранилище мировой библиотеки. Они вот-вот будут востребованы и тогда… И тогда Божьей милостью будет предпринята очередная попытка прорыва человечества к свету. Не мы ведь назначили эпоху Водолея. В наших силах лишь пробить брешь в плотине неверия и животных страстей, и тогда сквозь нее ринутся потоки небесного света, потоки прозрения и преображения. Бог ведь не по силам не дает.

Наши дети росли и радовали нас. Самым непоседливым оказался Эйнштейн. Тихим-тихим рос Цезарь, а Македонский – задирой.

– Ну, а Ленин? – спрашивает Лена.

– Я же говорил: он млел, слушая Аппасионату, да, но большую часть времени посвящал изучению Библии. Да-да, он стал ярым последователем, ортодоксом и апологетом учения Христа, цитировал Его на каждом шагу, провозглашал Его истины, где только мог, велеречиво, искренно, без запинок и не картавя. И все время держал руки в паху. Они у него просто чесались…