Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник)

– Пожалуйста.

– Осторожно! Ты же видишь, с него капает.

Я бросаю камешки в воду, выжидаю.

– Когда мы снова поедем в Ялту?

– В четверг, – отвечаю я, – а хочешь – в субботу.

– Сегодня.

– Хорошо, сегодня, – произношу я и решаю напомнить ей о Семене. По-моему, момент вполне благоприятный.

– Знаешь, а я успел побывать у Семена дома.

– У кого побывать?

– У Семена. Я тебе не рассказывал? У хромого…

– Хромой, кривой, горбатый… Где ты их находишь? И что прикажешь делать с твоим Семеном? На кой он мне?

Какие у нее зеленые глаза, когда высвечены светом моря!

– Он живет один, как отшельник. За городом, в замке…

– Где живет?..

– У него старинный особняк за кирпичным забором…

– И пес на цепи…

– Ага…

Настенька улыбается. Я так люблю ее улыбку, ее острые белые зубки.

– Дай мне еще персик.

– Ладно…

– Открыл бы лучше частный кабинет или клинику.

– Ладно…

Нужно как-нибудь свозить Настеньку к Семену, удивить ее. Эта идея приходит мне в голову, когда Настенька лежит на надувном матрасе, вдруг оглянувшись, произносит:

– Андрей, я купальник сниму?..

Теперь озираюсь я. Персик остается неочищенным, я лепечу:

– Ну что ты, Настенька…

– Разве у меня некрасивая грудь?

Конечно же, она решила меня только испытать.

– Держи, – произношу я и подаю ей персик.

– Я не хочу, ешь сам.

После обеда Настенька отказывается от поездки в Ялту, а вечером, когда мы смотрим телевизор, снова умирает от скуки.

– Форос – это такая дыра… Некуда пойти…

Я молчу, соглашаюсь, потягивая пиво из бутылки и жую копченую мойвочку. Можно было бы пойти в ресторан санатория, но нельзя же каждый вечер… Цены сейчас просто бешеные. Я не мот, не какой-то транжир. И из всех горестей нашего времени самое для меня мучительное – моя бедность.

Одолевают мрачные мысли, от которых не так-то легко избавиться, и начинаешь сам себя ненавидеть. Но я и не скуп. Иногда можно себе позволить и пошиковать. Какую удачную летнюю накидку мы купили Настеньке в Ялте! Шелковую, легкую, дымчато-сиреневую. Совсем прозрачную… Гонконг! Особенно мне нравятся груди Настеньки под этой накидкой, два прелестных, переполненных неземной зрелой тяжестью атласных мешочка. Этакие бурдючки с молодым пьянящим вином. Живительные ключи желания, влагу которых я готов пить не отрываясь. Когда Настенька встает, эта умопомрачительно прозрачная, легкая, как облачко, попона едва прикрывает ее ягодицы, открывая такие точеные ножки, каких не сыскать ни в одном французском журнале. А чего стоит ее талия! Настенька и сама себе нравится. Она то и дело встает и, прыгая козочкой, несется зачем-то в кухню, а через секунду назад, ветреная лань. И каждый раз смотрится в зеркало. Ей нравится жить вот так, на лету.

Я жую мойву.

– Андрей, я тебе нравлюсь?

Воображаю, сколь восхитительна и привлекательна Настенька была бы, появись она в этом наряде вчера в ресторане. От этих ловеласов не было бы отбою. Да разве мало их было вчера!

– Ты оставишь когда-нибудь свою тюльку?!

– Хоть сейчас. Сию же секунду. А что случилось?

– Андрей, ты невыносим. Посмотри, на кого ты похож. И все это благодаря твоему пиву…

А, собственно, на кого я похож? На самого себя. Я собираю в газету останки мойвы, допиваю пиво… Что нужно?

– Да ничего не нужно… Выключи ты этот телевизор, скучища какая.

Я вытираю руки газетой.

– Пойди вымой, от них же несет…

Поздно ночью, когда моя Настенька, намаявшись от скуки, уже спит, я тихонечко сползаю с кровати (это уже входит в привычку), секунду-другую любуюсь ею, освещенною золотисто-зеленой луной, и прикрываю простынкой. Шлепаю босиком в кухню. Мне нужно написать хоть строчку, хоть полстрочки, слово… Пока я не могу вообразить себе ничего прекраснее удачного абзаца и всецело подчиняю себя власти творчества.

Суббота – святой, божий день. Всю ночь я как проклятый писал. Вдруг пришло озарение. Три дня и три ночи кряду я обдумывал главу и вот… Меня вдруг прорвало. Как прекрасно клеятся друг к дружке слова, какие обороты, сколько юмора… И это рассказывая о Семене. Я представляю себе, как этот неуклюжий хромой вдруг мило улыбается женщине, становится беспредельно галантным, бесконечно чувственным… Вот он дарит ей розы, корзину роз…

– Андрей, ну ты скоро?

– Да-да, иду, иду…

– Вечером мы едем в Ялту, ты помнишь? Или идем в ресторан санатория. Здесь, говорят, не хуже, чем в Ялте.

– Кто говорит?

Весь день мы отдаемся солнцу, морю, удается даже вздремнуть на матрасе, но к вечеру меня неукротимо клонит в сон. Приходит Морфей, этот всесильный владыка, и липнет ко мне, хватает за руки, виснет на плечах… И вот веки мои уже рухнули. Мне не справиться с ними, хотя ноги еще держат. Куда он меня ведет, этот властелин ночи?

– Эй, Андрюша, а обещание?

Я открываю глаза.

– Я только побреюсь, ты готова?

Я успеваю только щеки намылить, стою перед зеркалом с тюбиком крема в руке, в другой – помазок…

Настенька входит.

– Ты… так…

Глаза мои, конечно, не выпадают из орбит.

– Ты так и идешь, Настенька?

– Разве я тебе не нравлюсь?

На ней только белые трусики и эта гонконговская попона.

– А лифчик?

– Они сейчас не в моде.

Но хоть… Ну как же…

– Брейся скорей, я пошутила.

Наспех побрившись и оросив лицо холодной водой, я надеваю свой белый костюм, белые носки, белые туфли… Настенька тоже вся в белом.

– Я пойду потихоньку, догоняй…

– Ладно…

На ней теперь белый брючный костюм, белые туфельки, а в ушах – умопомрачительные, висящие, словно сады Семирамиды, белые сережки. Нитка жемчуга делает ее шею особенно длинной, перламутровый браслет…

Она выходит, захлопывает за собой дверь, и теперь я слышу через открытое окно стук ее каблучков по тротуару. Вот она остановилась и о чем-то, вероятно, думает. О чем?

Нужно хоть что-нибудь бросить в рот: ужас, как хочется есть.

“Цок-цок-цок…”

Настенька не ждет меня. Я, как сказано, не переношу голода, проворно несусь на кухню, беру кусок колбасы, свеженький хрустящий огурчик и наливаю пол-чашечки вина. Вдруг в ресторан не попадем и буду я до ночи голодным. Настенька не успеет уйти далеко. Не посадить бы каплю вина на свои белые брюки. А пиджак можно в общем-то снять. Включить переносной телевизор? Настеньке не привыкать ждать меня, она уже давно перестала сердиться. Какое приятное холодное вино! Я наливаю еще полстакана и, щелкнув выключателем телевизора, усаживаюсь поудобнее на стул. Нет, все не то. Пойду-ка я в гостиную. Удобные кресла, большой цветной телевизор. До чего же удобны эти передвижные столики: хочешь – ешь в гостиной, хочешь – в спальне. Я беру из холодильника кастрюльку с гречневой кашей, еще парочку огурчиков, бутылку! В жаровне жареная курица! Два вареных яйца я кладу в кастрюльку, чтобы они не свалились со столика. Что еще? Масло, горчица, перец, соль… Вот теперь порядок. Я везу все это в гостиную, усаживаюсь в кресло и дотягиваюсь пальцем до выключателя телевизора: щелк! Кажется, я видел эту картину. Холодная каша, холодная курица, холодное вино… Мелькает вяленькая мысль о Настеньке, но может же она полюбоваться морем. Море, горы в дымке… Я ем. Еще два глоточка и теперь – яйца. Особенно я люблю их нарезанными ломтиками, с маслом и горчичкой. Или перцем… Да, я видел эту картину… Кто-то стучит в дверь. Настенька? Стыд какой: снова она увидит меня жующего. Я не понимаю, что в этом плохого. Стук повторяется.