Герд Фукс - Час ноль

После этого Улли внимательно присмотрелся к работе автомеханика, когда тот при нем разобрал, прочистил и снова собрал карбюратор. С тех пор не случалось, чтобы мотоцикл был неисправен, когда Кранц по утрам выходил из дому.

А однажды Кранц увидел, как Улли на площадке перед домом расстелил старую палатку и занялся разборкой двигателя. На канистре из-под бензина сидела какая-то девушка и внимательно наблюдала за ним.

Кранц молча уставился на свой выпотрошенный служебный транспорт, беспорядочную груду деталей и, наконец, на своего почти неузнаваемого водителя.

— Карбюратор снова засорился, — сказал Улли.

Он смахнул со лба прядь волос. Белки глаз резко выделялись на его вымазанном машинным маслом лице.

— Но в понедельник машина должна быть в порядке, — предупредил Кранц.

Машина и в самом деле в понедельник была в порядке — мотоцикл класса «Хорекс» объемом двести пятьдесят кубических сантиметров.

На этом самом мотоцикле как-то вечером Улли примчался к Георгу; взвизгнув тормозами, он застопорил рядом с Георгом, который шагал за телегой с сеном. Одним прыжком тот вскочил на заднее сиденье; оставляя позади себя облако пыли, они с грохотом выехали из деревни.

Спустя несколько дней Вернер и Георг отправились в больницу, к тем двоим, что были ранены в роще. Один из них был слишком слаб, чтобы говорить, да и не знал толком, что сказать, точно так же, как и Георг. Мать сидела рядом и только всхлипывала в носовой платок. Вернер пробормотал ей какие-то сочувственные слова. Когда сестра пошла предупредить об их визите другого раненого, из палаты выскочила его мать, громко крича, чтобы они убирались.

— Ну что ж, по крайней мере мы проявили добрую волю, — сказал Хаупт. — С матерями других я уже переговорил. Мы сошлись на том, что вы еще дети и вас просто сбили с пути истинного, обманули.

— Да это же чистая комедия, — сказал Георг.

Тебе-то я, во всяком случае, помог справиться с трудностями, подумал Хаупт. Он устал. Ханнес обычно наворачивал на вилы сена вдвое больше, чем он. Устроившись на перекур в тени повозки, он теперь все чаще засыпал. Если работа позволяла, его даже не будили.

Хаупту было ясно, что когда-нибудь ему придется разобраться, что же произошло там внизу, у родителей. Но сейчас он не хотел об этом ничего знать. Единственное, что интересовало его в настоящий момент, — это возможность передвигать ноги.

Леа надеялась к осени привести в порядок школу, чтобы там начались занятия. Она уже четко включила в свои планы и Хаупта. В свое время он изучал английский язык и германистику, успел даже сдать первый государственный экзамен до того, как был призван в армию.

— Я — учитель перед классом, да это смешно, — сказал Хаупт. — Уж лучше пойду на стройку.

— Подумай хорошенько еще раз, — сказала Леа, с трудом сдерживаясь.

У него мучительно болели ноги. Быть может, давали себя знать осколки мины, на которую наступил осенью сорок четвертого его направляющий.

Теперь вечерами Георг все чаще отсутствовал. Хаупт слишком уставал, чтобы всякий раз спрашивать его, куда это он направляется. Но как-то раз Георг вернулся с заплывшим глазом и расквашенным лицом. Когда Хаупт захотел осмотреть синяки, Георг оттолкнул его.

— Можно подумать, это тебя интересует, можно подумать, вас вообще что-то интересует, кроме вас самих. Вы умеете только в кусты прятаться. Оставь меня наконец в покое.

На следующий день Хаупт попросил Лею подыскать ему машину, отправляющуюся к Мозелю, и получить у лейтенанта Уорберга письменное разрешение на поездку. Так что, когда неделю спустя Шорш Эдер, хозяин гостиницы «Почтовый двор», поехал на общинном газогенераторном грузовике в Витлих обменять картофель на цемент, Хаупт поехал с ним вторым водителем.

— Меня просили передать всем огромный привет, — сказал он по возвращении. — Оба они там устроились прекрасно, но где сейчас отец, она, к сожалению, тоже не знает.

Все молча уставились в свои тарелки. Легко можно было вообразить, что он там увидел. Георг выбежал из комнаты.

— И все-таки есть вещи, понять которые невозможно, — сказал Хаупт бодро.

Бодрое настроение он сохранял довольно долго. И только то, что происходило с ногой, бодрость эту слегка приглушало. На ноге появились какие-то нарывы.

— Это не нарывы, — сказал доктор Вайден. — Это вылезают осколки.

— У вас не найдется трости? — спросил Хаупт Лею. — Теперь еще и я буду для вас обузой.

Он доковылял до родительского дома. Постучал в дверь отцовского кабинета. Ему отворила какая-то женщина. Когда он назвал себя, она тут же принялась истошно вопить, что ни у кого нет права выселять ее отсюда, что она не позволит гонять себя с места на место, пусть сначала ей предъявят соответствующий документ. Она захлопнула дверь. И уже через закрытую дверь Хаупт объяснил, что не собирается никого выгонять, что ему надо всего лишь взять несколько книг. Дверь медленно отворилась.

— Я что-то не пойму, — сказала женщина. — Кто-то ведь уже приходил ко мне.

— Подросток лет пятнадцати?

— Да нет, пожилой совсем мужчина.

— И что он сказал? Что его фамилия Хаупт и он владелец дома?

— Нет-нет, звали его как-то иначе.

— И что же ему было нужно?

— Искал чего-то в письменном столе. Да я не очень-то и смотрела.

Вернер Хаупт доверху нагрузил рюкзак книгами и теперь, когда другие отправлялись на работу, усаживался перед домом на солнцепеке и читал Жан-Поля.

Хаупт подружился с человеком, которого все называли просто летчиком и никто не знал его настоящей фамилии. Он носил сшитые на заказ костюмы из ворсистой ткани в елочку, с подбитыми ватой плечами и широкими бортами, ткань была явно иностранного происхождения. Летчик был высокого роста, стройный и худощавый, улыбался он нарочито спортивной улыбкой, только левый глаз при этом совсем но двигался. Он был стеклянный. Не было ни одной вещи, которой летчик не смог бы достать. Хаупт давал ему уроки английского.

Иногда мимо проходил лейтенант Уорберг и подсаживался к нему на скамеечку на солнце. Лейтенанту было скучно. Для него по-прежнему оставалось загадкой, как те же самые немцы, которые еще вчера расстреляли бы его в упор с величайшим хладнокровием и по глубокому внутреннему убеждению, сегодня готовы были — допусти он такое — лизать ему сапоги, и даже не из холодного расчета, но с искренним рвением и методичностью.

— Вы и представить себе не можете, сколько доносов мы получаем, ваша тетушка и я, — сказал он. — Все это отвратительно. Ну а как вы, успели понять тем временем, что у вас общего с тем, что здесь творилось?

— Начинаю догадываться, — ответил Хаупт. — Но для того, кто действительно хочет понять, это будет нелегкий путь.