Герд Фукс - Час ноль

В ходе действия романа мы видим, как Георг Хаупт постепенно, нерешительно, с колебаниями и рецидивами, начинает оттаивать. Типичность его фигуры подтверждается параллельно развертывающейся судьбой другого бывшего вервольфа, рабочего паренька Улли Шнайдера, который под влиянием вице-бургомистра Кранца начинает излечиваться от своей беспредметной злобы.

В сюжете романа есть и такой примечательный параллелизм двух линий. Вернер Хаупт, заботясь о младшем брате, внутренне корит себя за то, что в семье не смогли предотвратить превращения честного подростка в фашистского волчонка. Но и коммунист Кранц, младший брат которого тоже попался на удочку нацистам — вступил в «штурмовой отряд», вернулся с войны физическим и духовным инвалидом, — горько упрекает себя за подобное же упущение. Он задумывается над тем, как случилось, что брат, которого он воспитывал и опекал, все же ускользнул из-под его влияния. Быть может, именно потому, что он, Кранц-старший, слишком настойчиво пытался подчинить брата-подростка своему контролю, преподносил ему собственные взгляды как окончательные истины, не подлежащие обсуждению?

Так — именно благодаря параллелизму судеб нескольких молодых немцев — встают острые нравственно-психологические проблемы. Автор задумывается и приглашает читателя к размышлению над тем, как получилось, что значительная часть немецкой молодежи, даже рабочей и крестьянской молодежи, пошла за фашистами, а не за антифашистами.

Вернемся к образу Вернера Хаупта, ибо в нем наиболее наглядно воплощено проблемное, аналитическое со-держание романа. Образованный, мыслящий молодой человек, по натуре честный и совестливый, который, не приемля взглядов нацистов, участвовал в войне, привык быть политически пассивным (и остается таким в известной мере до конца романа), возвращается с фронта с острым чувством вины. Это чувство не угасает с течением времени, а, скорей, усиливается, превращается в незатихающую боль. Когда Вернер в разговоре с младшим братом мимоходом презрительно упоминает нацистов, Георг зло спрашивает: «А кем были вы? Что сделали вы, чтобы помешать им?» И Вернеру нечего ответить. В нем крепнет убеждение, что за преступления гитлеризма отвечают не только гитлеровцы. В доверительной беседе он сознается: «Я думал, что смогу остаться в стороне. Так думали миллионы. Гитлеру дали власть не его сторонники. Это мы привели его к власти. Миллионы, которые хотели оставаться в стороне. Мы виновны, мы, которые терпели его». Примечательное признание.

Интересны страницы, где описана деятельность Вернера Хаупта в качестве учителя деревенской школы, вновь открытой после войны. Он встречается в классе с угрюмо молчащими подростками: по жизненному опыту они старше своих лет, а знаний, даже самых элементарных, им явно недостает, да они и не очень стремятся к знаниям — им, в сущности, на все наплевать. Вернер чувствует, что ему надо бы прямо, откровенно заговорить с учениками о фашизме, о причинах войны и национальной катастрофы — только так он мог бы вывести этих ребят из состояния недоверчивой молчаливости и безразличия ко всему. Но Вернер смиряется перед властью обстоятельств, ведет уроки, как велено, по старым программам, до откровенного разговора так дело и не дошло.

Происходит то, что Вернер Хаупт в первые дни после воины счел бы невероятным: бывший заместитель директора школы, отъявленный фашист Мундт, отстраненный было от педагогической работы, возвращается в школу, восстановленный в прежнем звании «штудиенрата». К былой нацистской фразеологии он, конечно, уже не будет прибегать, а в сущности — ни в чем не изменился… На этом фоне особенно наивными кажутся планы Хаупта-отца, который после американского плена и долгого отсутствия собирается вернуться на родину, чтобы бороться за «подлинно демократическую реформу» народного образования в западногерманском государстве!

Послевоенная атмосфера духовного разброда, крушение демократических надежд, всеобщая погоня за жирным куском и доходным местом — все это усиливает настроения растерянности и горечи у честных людей, подобных Вернеру Хаупту, сбивает с толку людей морально неустойчивых. Иные повороты судеб персонажей кажутся неожиданными, но, по сути, достаточно ясно мотивированы. Внимательно обрисована трудная, ломаная судьба молодой женщины Ханны Баум, чья честность и трудолюбие способны — по крайней мере в начале романа — внушить симпатию к ней. Ханна, как и многие другие персонажи, прошла через нелегкие житейские испытания, от случайной любовной встречи с офицером вермахта, впоследствии погибшим на войне, у нее родился внебрачный ребенок. Ханна и Вернер Хаупт тянутся друг к другу, читателю кажется, что оба они могут найти счастье вместе, помочь друг другу залечить душевные травмы, которые по-разному живут в них обоих. Но в романе «Час ноль» главенствует тот трезвый, обостренно критический взгляд на послевоенную действительность, который исключает возможность «хэппи-энда» даже и на отдельном участке. Ханна в конечном счете поддается соблазнам «сладкой жизни», коммерции, спекуляции и остается эмансипированной холостячкой, богатеет, погрязает в мещанском довольстве.

Понятно, что критическое острие романа направлено не только против вчерашних нацистов, со всей пестрой сворой их прихлебателей и последышей, но и против тех заокеанских сил, которые тайно или явно им покровительствуют. На них возлагают свои надежды былые оруженосцы фюрера, даже и те, что притихли в глухой провинции. Мимоходом, но достаточно выразительно обрисован «политический салон» парикмахера Кипа, сам парикмахер, разглагольствующий под щелканье ножниц о мировой политике. «Он поставил на американцев. С самого начала он ставил только на американцев». И просвещает своих клиентов: «Когда-нибудь они разругаются с русскими в пух и прах. Это же только вопрос времени… Уже, говорят, началось строительство огромных складов вооружения. Сообщают о крупных сосредоточениях американских войск. Подразделения вермахта будто бы уже собраны в лагерях… Было бы просто смешно. Нельзя же бросить псу под хвост лучшую армию мира». Иные ходят к Кипу только по необходимости и отмахиваются от его воинственных речей. А иные, быть может, и прислушиваются…

Эпилог романа открывается историческим отступлением, которое, казалось бы, не имеет отношения к действующим лицам и их судьбам. Речь идет о мятежнике, который бежал из крепости и был поймай; в 1803 году ему отрубили голову на площади в Майнце, при его казни присутствовало тридцать тысяч человек. «Казнили не просто какого-то преступника. Казнили надежду, немыслимую, безумную надежду на власть, которая будет принадлежать не господам во фраках и котелках, но простому рабочему человеку в рабочей блузе, на власть веселую, власть смеющуюся и добродушную». Этот трагический экскурс в прошлое Рейнской области воспринимается в контексте действия романа как своего рода символ. Он знаменует крушение надежд народа да торжество справедливости. Но одновременно он напоминает и о том, что в Германии — точнее, на западе Германии — есть свои стародавние традиции освободительной борьбы и что память о погибших борцах живет, пусть незаметно, затаенно, в глубинах народного сознания.