Герд Фукс - Час ноль

Романист намеренно оставляет основных своих героев как бы на полпути. Не избавился еще от гнетущей растерянности Вернер Хаупт, неясно, как сложится в будущем жизнь студента Георга Хаупта, неизвестно, что ждет на новом месте неподкупного и неугомонного Кранца. Незавершенность сюжетных линий, иногда и неполнота характеристик — все это вряд ли можно отнести только за счет недостаточной литературной опытности автора. В этой незавершенности отражается и сама ситуация первых послевоенных лет — переходная, переломная. Отражаются и те проблемы послевоенной германской действительности, которые не разрешены по сей день и о которых Герд Фукс говорит всем ходом действия своего большого повествования, взволнованно и честно. Роман, несмотря на свою невеселую концовку, не оставляет впечатления безнадежности уже потому, что принципиальная позиция автора песет в себе начало надежды.

Т. Мотылева

Деревня, которая здесь описывается, никогда не существовала в действительности.

Сходство отдельных персонажей с реальными лицами возможно лишь в силу случайности.

Банда подростков, которые называли себя вервольфами [1] Террористические нацистские группы, преимущественно из молодежи, действовавшие в последние дни войны и после разгрома фашистской Германии. — Здесь и далее примечания переводчика. и в последние дни войны прямо-таки тиранили местное население, окопалась в роще, когда американские войска уже подходили к деревне; у них имелась противотанковая пушка, и они выстрелили один раз, но, когда американский танк, бывший у них на прицеле, развернулся и выстрелил в ответ, банда разбежалась.

Впрочем, два человека, примчавшиеся в рощу в то же самое время, чтобы отговорить мальчишек от их безумного намерения — ведь эсэсовская часть, сколотившая и вооружившая банду, уже исчезла тогда в предрассветном тумане, — застали там еще пятерых. Трое лежали, раненые, на земле возле орудия, двое были невредимы; главарь банды Георг Хаупт пытался забинтовать ногу одному из раненых, а Улли Шнайдер запихивал второму раненому перевязочный пакет под рубашку. Третий лежал лицом вниз.

Оба прибежавших — Шорш Эдер, хозяин гостиницы «Почтовый двор», и Валентин Шнайдер, каменщик из Верхней деревни, — успели с помощью мальчишек вытащить из рощи раненых и убитого еще до того, как американская артиллерия превратила ее за несколько минут в дымящийся хаос. И лишь когда в пустой сторожке на свекловичном поле они оказали раненым первую помощь, все заметили, что Георг Хаупт исчез. Шнайдер, коренастый человек под шестьдесят, пристально посмотрел на Улли, своего сына, на его коричневую рубашку, на свастику, на всю эту мишуру, которую нацепил на себя мальчишка, и тяжело ударил его кулаком по лицу. Потом Эдер и Шнайдер взвалили на себя раненых, а Улли — убитого.

Георг Хаупт, главарь банды, крепко державший ее в руках, будто в воду канул. Три недели спустя его обнаружил лесник в графских владениях, но потерял его след. В середине мая Георга задержала американская охрана, когда он пытался проникнуть на территорию бывшего склада вермахта. Лейтенант Уорберг, военный комендант, приказал запереть его в камеру следственной тюрьмы, находившейся во дворе здания суда. Он понятия не имел, что ему делать с пятнадцатилетним мальчишкой. Конечно, можно было отправить его в лагерь для интернированных, но лейтенант Уорберг колебался.

Проблема решилась в конце мая, когда из плена возвратился Вернер Хаупт, старший брат Георга. Лейтенант Уорберг тут же согласился отпустить мальчишку, как только ему позвонила Леа Грунд и попросила об этом. От исчезнувших родителей парня, сказала Леа, нет пока никаких вестей.

Георг не отреагировал на распахнувшуюся дверь камеры. Не шевельнулся он и когда брат легонько дотронулся до его руки. Только чуть прикрыл веки, словно его внезапно потянуло в сон. Затем медленно поднялся, и они вышли из камеры.

Вернер переулками привел его к Лее Грунд, приходившейся им теткой. В кухне, куда набилось в тот день много народу, стало вдруг очень тихо, когда Георг проследовал за братом наверх, в комнатушку, отведенную для них теткой.

— Ложись, — сказал Вернер, стянул с брата башмаки и накрыл его одеялом.

Вернеру Хаупту было двадцать восемь лет, но в военной форме он выглядел стариком. Понятно, что первым делом по возвращении он отправился в родительский дом. На двери гостиной висела картонная табличка: Урбан. На двери музыкального салона маленькая записка: Кёлер. Из отцовского кабинета вышла какая-то женщина. Она прошла по коридору и исчезла в кухне. Внизу под лестницей стояла старая деревянная лошадка, которую подарил отец, когда Вернеру исполнилось пять лет.

В доме было тихо. Сквозь два арочных окна на лестницу падал солнечный свет. На дверях второго этажа тоже были таблички с фамилиями, только фамилии родителей среди них не было. Из-за дверей комнаты, бывшей когда-то его собственной, слышался надрывный кашель. Вернер снова спустился вниз. Обернувшись еще раз, уже у самой входной двери, он увидел наверху женщину, которая, опершись на перила, внимательно смотрела на него. На вид ей можно было дать лет пятьдесят. Возле крыльца валялся велосипед брата, переднее колесо было погнуто. Должно быть, они заделали дверь между гостиной и музыкальным салоном, подумал Вернер. Или заставили шкафами. Леа Грунд ему все объяснит.

Из кухни в комнатушку братьев доносились громкие голоса. В них звучало возмущение, что Георга освободили из-под стражи, ненависть. А Георг дышал ровно и глубоко. Должно быть, уснул. Позже, когда в кухне все стихло, Хаупт спустился вниз. Тетка накрыла на стол. Она ждала его.

Хаупт узнал, что мать живет сейчас в какой-то деревне на Мозеле, Вельшбиллиг кажется. Уже с начала марта. Где отец, Леа сказать не могла. Во всяком случае, в деревне его не было и в этом самом Вельшбиллиге — тоже. Беженцев в их пустующий дом поселил лейтенант Уорберг.

— Выходит, мальчишка педели две жил один в пустом доме, — сказал Хаупт.

— Не один, — ответила Леа Грунд. — Они кого-то там укрывали, какую-то фройляйн Штайн, еврейку.

Этой фамилии Хаупт никогда не слышал.

Леа Грунд стала теперь бургомистром. Она никогда не скрывала своей ненависти к нацистам. Сейчас это была сухощавая женщина шестидесяти лет, с пышными седыми волосами. Хозяйство Леи считалось одним из самых крупных. Отношения ее с семейством Хауптов были всегда натянутыми.

— Вообще-то я хочу как можно скорее уехать во Франкфурт, — сказал Хаупт.

— Сначала приведи в порядок все ваши дела здесь, — ответила Леа Грунд.

Говорила она деловито, без тени участия в голосе. И не оставалось сомнений в том, что гостеприимство ее имеет определенные пределы.