Стефано Бенни - Девушка в тюрбане

Кислород старику и впрямь нужен. Голоса вокруг него замирают. Дверца захлопывается. Пляшут светозарные бактерии... В небесах летает Слон... две «скорые» стартуют вместе. На перекрестке они разъезжаются: одна везет Лучо в больницу, другая — Ли туда, где он останется навечно.

С предыдущей страницы миновала неделя. Событиями она выдалась небогата. Уложили тысчонку из оружия различного калибра, правительство призывает граждан соблюдать законность, «Интер» уцелел едва-едва, интеллектуалы провели горячие дебаты на тему «Войдут ли снова в обиход подтяжки», прекрасное итальянское море испоганили водоросли, рухнула плотина, шлепнули еще одного полицейского комиссара.

Местные известия: насчет Леоне больше ни звука, зато:

1) городская футбольная команда разбила кремонцев;

2) через неделю будет избран новый мэр;

3) Лучо Ящерицу водворили в клинику Святой Урсулы (ей нужны от Бога дела, а не посулы), которой заведует профессор Джильберто Филин, в отделение кардиологии, сто девятую палату.

Палата помещается в третьем клине клиники, и оттуда можно насладиться несравненной панорамой автостоянки. Три комфортабельные койки, к каждой в придачу полная бутылка минеральной и пустая утка либо наоборот. Довершают обстановку три вены с глюкозой да графинчик маргариток в собственном соку. Центром притяжения в палате служит предмет, полученный одним из пациентов от родственников. Это переносной телевизор с антеннами-усами, как у сверчка, скрашивающий досуг больных часов по двадцать в сутки, на зависть остальным палатам. Сегодня экипаж сто девятой выглядит так: на левой койке — малость исхудавший Лучо Ящерица; у изголовья его сидит, зажав под мышкой сверток, Рак в белоснежной рубахе; на средней возлежит в лазоревой пижаме супруг привратницы Пьерины Джанторквато Крыса; справа в глубине — почти сокрытый простынями счастливый обладатель телевизора. Хворая уже не первый год, он усвоил привычку смотреть его лежа, вследствие чего у него развился дефект глазных яблок: они выкатились на лоб и сблизились. Отсюда и прозвище пациента — Камбала. Притаившись в глубине, Камбала уже девяносто два дня держит под контролем телевидение. Родные, после того как принесли телевизор, навещать его перестали, но он жив, говорят, даже скоро выпишется. В палату входят два санитара — Оресте Белый Медведь и Чинция Аистиха, они пришли делать больным назначенные процедуры. Перевернув Серджо Камбалу, Оресте присаливает его тальком (пролежни все равно есть), вместо специй вставляет в задницу свечу от геморроя и — гопля! — переворачивает обратно, теперь хоть на сковородку. Далее санитар принимается облегчать муки привратника.

— Ну как дела?

(Вздох.)

— Не падайте духом, сейчас Чинция сделает вам укольчик.

Улыбаясь, Аистиха воздевает клюв шприца. Рука у нее легкая, как ветерок. Говорят, от ее уколов спящие даже не просыпаются.

— Мы готовы? — спрашивает она.

— Только чтоб не больно!

— Ну-ка, ну-ка, расслабились! — (Никто, как Аистиха, не умеет беседовать с задами.)

— Ну вот и все!

Тем временем Белый Медведь переходит к учителю; к нему он проникся особой симпатией после ночной дискуссии, в результате которой они сошлись в мнениях по следующим трем пунктам:

1) здоровье столь же недостижимо, как и вечное движение;

2) жизнь — это сплошные противопоказания;

3) привратник — кретин.

— Неплохо выглядите, профессор, — улыбается Медведь. — Видели хорошие сны?

— Пророческие, — отвечает тот.

Оресте с пристрастием оглядывает Рака: сразу видно, он из тех, кто ради друга готов на все.

— Что там у вас под мышкой?

— Ливерная колбаска, — ответствует Рак.

Вскрытие показывает, что данная колбаска представляет собой торпеду, начиненную четырьмя кило свиного джема.

— Прикончить его задумали? Он же на диете!

Жаркие дебаты на тему «Свиньи и здоровье» завершается заключением договора: два ломтя — Лучо, четыре — Медведю. Торжественно прибывает на скрипучей тележке завтрак. Камбала впервые подает голос со своей телекойки:

— Что там сегодня?

— У каждого особое меню, — разъясняет Аистиха.

Стол А: макарончики и филе окуня из озера Омодео;

истощенная страсбурская утка с картофелем à lа Roscoff;

тропические фрукты местного происхождения; карибский кофе «Мрак».

Стол Б: манная каша — отварная свекла — печеное яблоко.

Серджо Камбала, хоть он и приучен к телевизионному плюрализму и каскадам юмора, в данном случае его не улавливает.

— Я выбираю меню Б, — заявляет Лучо. — А то вчерашний вепрь до сих пор у меня в желудке ревет.

Смеются все, кроме Камбалы, который, вращая глазными яблоками, хнычет:

— А мне вепря не дали...

Персонал выходит. После десяти часов непрерывной работы телевизору наряду с манной кашей дают остыть. Грохот ложек, скребущих тарелки, эпичен. Зажмуриться, думает Лучо, и ты опять как будто в убежище или в траншее.

Вот скрючился на койке старый больной зверь, жующий просто потому, что есть надо. Но спустя миг спина его горделиво распрямляется, словно он следует в экипаже, а по обеим сторонам дороги его приветствует ликующая толпа. Именно таким манером приступает он к печеному яблоку. Пища поглощается почти бесшумно, если не считать стука тележек и тарелок в коридоре да насоса, звук которого напоминает глотательные движения Камбалы, не меняющего горизонтальной позы.

Смотрит Рак на Лучо и думает: вот бедняга. От досады он чуть не плачет, а что поделаешь?!

— Ну и гадость эта каша, — изрекает он. — Небось те, кто в частных клиниках лежат и сами за себя платят, жуют сейчас пироги.

(Кардиопатию Рак сопрягает с идеологией.)

— И доктор уж три дня к тебе не заглядывает. Может... — Рак прикусывает язык.

— Вон сколько у него больных, — замечает Крыса, — ничего не попишешь...

— Ну да, вы все проглотить готовы! — возражает Рак. — Вам дай хоть марлю с ватой на обед — вы и ту скушаете да скажете: ничего не попишешь...

— Голодному вздыхается, а сытому рыгается, — изрекает Крыса, который и не так может сказануть.

— Вы меня, конечно, извините, — говорит Лучо Ящерица, — но тут я согласиться никак не могу. Общественный договор гарантирует соблюдение элементарных прав, хоть мы и почитаем их теперь за роскошь. Возьмем такой пример: вы ведь дышите, правда?

Крыса вынужден признать за собой такую слабость.

— Тогда вы знаете, что максимум доступного нам, старикам, чистого, свежего воздуха — это скверик, который мы делим с собаками, и горшок с геранью — наша Амазония. Города нас не любят, окраины потихоньку выживают, деревни обрекают на одиночество. Многие из нас вместо того, чтобы купить себе виллу у моря, вкладывают деньги в вино. Только и удовольствия, что в отместку этой враждебной бронхитоносной среде осквернишь ее мокротой. А ведь чем старше становишься, тем больше нуждаешься в кислороде...