Стефано Бенни - Девушка в тюрбане

Если б подчинялись беспрекословно, чтобы не надо было их всякий раз запугивать.

Если б вообще никакого народа не было.

Народ — вот главная помеха современной демократии.

— Этого вы, конечно, не скажете в своей предвыборной речи, депутат Сорока.

— Не скажу, но подумаю.

— У этого Сороки на морде так и написано: «Не пойман — не вор», прямо душа радуется, — говорит Жираф, читая в «Демократе» про то, как мэр с блеском открыл Салон Бесплатных Макарон.

— Если б Леоне не пошел туда в тот день? — смущенно повторяет Рак: после мятного ликера он выдул еще шесть пива.

— Неужели вам никогда не случалось идти куда-нибудь, не зная толком — зачем? — спрашивает Жираф.

— Ну как же! Вот несколько лет назад... — начинает рассказывать Крот. — Проснулся я как-то утром и подумал: нет, так дальше жить невозможно! Корабли космические по галактике шастают, а я тут кирпичи кладу. Взял и ушел. По ночам стал в бинокль смотреть, не приземляется ли кто. Стою однажды ночью у футбольного поля, гляжу — садится небольшой такой звездолет, ну до того красивая штука — вроде зеленой окарины. Вылезают двое таких же, как мы, только без ушей и глаза побольше. Представляются: очень приятно, Брум с Бухвоста, Бунт с Бухвоста, рад познакомиться, Крот, как добрались, да везде заторы — в общем, все, что обычно говорится при «близких контактах третьего вида» [19] Имеется в виду известный фантастический фильм С. Спилберга. . Они мне: тут у нас загвоздка — карбюратор чихает.

— Так прямо и сказали?

— Ну да. Только, разумеется, пользовались ядерной терминологией. К вашим услугам, говорю, это мы мигом, а там у них, оказывается, фюзеляж пробило, и туда попадал межгалактический воздух, вот карбюратор и заклинило. Ну, я дыру зашпаклевал известкой, сколько, говорят, мы вам должны, да что вы, отвечаю, рад был помочь, а они: ну что ж, если вдруг будете случайно в наших краях... да уж и не знаю, говорю, супруга моя каждый год все в Римини да в Римини. Тогда Брум мне и говорит: дайте хоть по-бухвостовски пожать вам руку. Они когда жмут руку — будто током бьет, так у меня после этого сразу прошли и радикулит, и печенка, три года я был как огурчик, потому что их рукопожатие действует как раз три года. Я им на прощанье подарил герань, там она считается деликатесом, они готовят из нее подливку для бухвостели — это ихние макароны. А Брум мне и говорит: «Позволь дать тебе напоследок один полезный совет: когда идешь, смотри не только вперед, но также вниз и вверх. Больше увидишь». С тем и улетели.

Всем рассказ Крота понравился, только Слон выражает недоверие.

Тут откуда ни возьмись появляется Волчонок, вид у него таинственный; пожалуй, впервые в истории секретный агент вооружен мячом.

— Где Лючия?

— Только что ушла. Может, еще догонишь.

— Бегу.

— Погоди-ка, — останавливает его Слон. — Ты знаешь, что такое бухвостель?

— Макароны с дырками, как на дудках, их едят на Бухвосте с подливкой из герани.

На подходе к клинике Лючия и Волчонок замечают какую-то необычную суматоху. Четыре «пантеры», масса репортеров, огромный мотокентавр, перегородивший им дорогу. Все они сопровождают синий Фиат-кашалот с пуленепробиваемыми стеклами и ростральными дворниками.

— Это депутат Сорока, будущий мэр. Приехал в клинику с визитом.

Атмосфера в Святой Урсуле накалена. Опорожняются утки, меняются простыни, дезодорируются больные. Самые запущенные палаты закрыты, а пациентов согнали в маленький холл и посадили перед телевизором. Джильберто Филин бегает туда-сюда, передвигая шкафчики для медикаментов, поправляя шапочки, выслушивая раковины умывальников. Повсюду развешивают добавочные распятия, изымая их с груди сестер милосердия. Совершает добровольный крестный путь санитар — несет внушительное дубовое распятие. На обеденных подносах рядом с манной кашей появляются неправдоподобные ломти сыра и простыни ветчины. С одним из больных при виде банана случился обморок.

Вот уже демократический гул возвещает о том, что по ступеням восходит Сорока, и скоро глухие услышат, а слепые прозреют и обретут право голоса.

— Мы идем навестить больного, — говорит Лючия, — из сто девятой палаты.

— Нельзя, пока не завершится визит депутата, — отвечает цербер.

— И сколько же он продлится?

Страж разводит руками: амплитуда — два метра пятнадцать сантиметров.

— Так что же нам делать, здесь подождать?

— Вы родственники?

— Да, — врет Лючия.

— Я — нет, — чистосердечно признается Волчонок. — Я только друг.

Страж кривится.

— Вот как? И сколько же лет твоему другу?

— Семьдесят.

— И ты, пацан, дружишь с семидесятилетним?

— А вам бы не хотелось подружиться с малышкой лет восемнадцати?

— Ну, то дело другое.

— Это как сказать.

— Что-что?

— Ничего. Так вы меня пропустите?

— Нет. Только родственники.

— А друзьям нельзя?

— Ты что, оглох? Я же сказал: только родственники.

— Нет, тогда б я был не здесь, а у оттоларинголога.

— Отоларинголога, с одним «т».

— Как мотороллер?

— Да.

— А не как оттоманка?

— Нет. Чего ты мне мозги пудришь?

— А вы мне?..

— Ну хватит, парень, ты мне уже осточертел, понятно? И прекрати гонять этот мяч.

— А что, нельзя?

— Нет. Иди на стоянку. Именно здесь тебе приспичило играть?

Вмешивается Лючия, и цербер отстает. Но как только появляется процессия без пяти минут первого гражданина, мстительный Волчонок выпускает из рук мяч. Дзико, прикинувшись адской машинкой, медленно катится под ноги депутату. Из-за этого инцидента визит задерживается на добрых две минуты.

На третьем этаже мучается Лучо Ящерица, но оказать ему помощь никто не спешит. Еще хуже Камбале. Его перевели на другую кровать и посадили, чтобы депутату было лучше видно. Дышит он как турбина. В довершение всего снова выключили телевизор.

Чинция и Оресте — в коридоре, вытянулись по стойке «смирно», в то время как Джильберто Филин нервно проверяет пульс часов. Сороки все нет как нет. Но наконец он появляется на лестничной площадке — моська в золотых очечках и черных остроносых ботинках. Эскортируют его охранник и сестра милосердия, оба при усах. Сорока чмокает Филина. Скарлатина в пижаме подносит ему зловонные лилии. Санитары улыбаются — кто во что горазд. И тут раздается крик Лучо из сто девятой:

— Камбала концы отдает!

Джильберто Филин ложится на крыло. Он ведет депутата осматривать современное немецкое оборудование, позволяющее контролировать сердцебиение пловца на десять километров. Сороке это явно ни к чему, но он приговаривает: «Великолепно, великолепно» — и соглашается измерить давление. Оно у него немного понижено.